– Знаешь, – мужчина пристально оглядел «капюшона», – интересная у тебя вера. Грешишь ты, а каяться за тебя кто-то другой должен. А в чем тогда смысл твоего бытия? На хер ты тогда нужен такой? Законов ты не признаешь, на людей тебе плевать. Живешь в своем сундуке со сказками и ересью, и людям мозги пудришь. А они тебя боятся. Эх ты, Леший хренов. Хуже Снежного человека. Решил, что ты в этих лесах хозяин. У меня не получилось – всё равно кто-то придет и порушит твою блядскую веру.
– Возможно, – «капюшон» вплотную подошел к мужчине. Главное я перед собой честен останусь. А веру ты мою не тронь. Я же твою не лапаю. Я тебе предложил, как мирно существовать, а ты всё равно полез нос свой везде совать. Зачем тебе это всё надо? Я тебя не зову одним из нас быть. Чтобы быть такими, как мы. Нас понять нужно. А ты поглядел где-то сбоку и решил, что всё знаешь. И до тебя знахари такие были. Только где они сейчас? Знаешь. Как говорят? Есть знания, которые лучше не знать. Они опасны. Смертельно опасны. И чего с того, что ты что-то увидел? – «капюшон» повернулся к Афанасию с Ефимом, – вон они каждый день видят, как вы живете. И думаешь им это нравится? Как вы страну разворовали, иностранцам ее продаете. Как за бутылку водки друг друга жизни лишаете, дурманом травите, обкрадываете друг друга, стреляете, с женами чужими грешите, уже с мужиками прелюбодействуете, – он брезгливо сплюнул, – так они же в вашу жизнь не лезут. Понимают, что у вас так. И если вам это дерьмо нравится, так живите в нем. Мы вам ничего проповедовать не будем. Насильно мил не будешь, мил человек. Мы ничего у вас менять не хотим, но и не желаем, чтобы вы у нас что-то меняли. Вас много. Вы придете, уйдете, а мы останемся. И с чем мы жить будете? С тем, что вы притащите? С грехами вашими? – «капюшон» рассмеялся, – так у нас своих полно. Их бы замолить. А старики, которых я вроде как увел, – «капюшон» почесал заросший курчавой бородкой подбородок, – так это их выбор. Они не жертвы. Они – будущее. Они ушли, чтобы их дети остались. Это не смерть. Это путь. Дорога, которую они прошли и молодым передали. Ведь всё когда-то заканчивается, и они это понимают.
– Видимо, один ты не понимаешь, – мужчина выдохнул, – и никогда не поймешь, что всё меняется. Сам говоришь, что на место стариков молодые приходят. Так пусть уходят спокойно, зачем их толкать?
– А я их не толкаю. Я тебя лучше толкну, – «капюшон» рассмеялся и ногой выбил чурбак из-под ног мужчины.
Тот задергался на веревке и попытался руками ослабить стянувшую шею петлю. Веревка больно врезалась в пальцы и еще сильнее сдавила горло. Он несколько раз дернулся, потом руки его опустились, конвульсия электрическим током пробежала по его телу, начиная с лица до самых пяток, и он затих.
– Вот и всё. Отмучался, – «капюшон» снова повернулся к свои подручным, – вот такая жизнь, мил друзья. Хотя, у него выбор был. Вот говорят такие, как он, про нас, что у нас выбора нет, а на самом-то деле, это у ни выбора есть. Вернее, слишком много. А когда много выборов, считай правильного нет. И получается, жизнь человечья ошибкой становится. И виноват в этом только он сам. Не мы его в петлю совали. Он сам ее себе на голову одел.
– Может быть надо было, – на секунду засомневался Ефим.
– Может и надо было, мил друг. Но он нам выбора не оставил. Смута. Блохи. Гниды… Они ж заразны. Для нас нет. Мы знаем, куда мы идем. А для тех, кто помоложе… Для брата твоего, Григория, который значения своего еще не знает, это яд. Он, конечно, всё поймет, покается, когда их мир увидит, но легче-то кому будет? Он отравлен, дети отравлены будут, и будет жить он в том мире, которому он не нужен. Он не для того мира рожден.
– Я поговорю с ним, – Ефим угрюмо опустил глаза, – Гришка не дурак.
– А если дурак, то у него брат умный есть, – «капюшон» положил руку на плечо парня, – который объяснит ему, что смутьянов слушать – это то же самое, что вместо чистой воды из колодца дерьмо ладонью хлебать и говорить: «Кака водица сладкая»! А если уж не поймет и так, то ты, Ефимушка, в этом виноват не будешь. Ты всё. Что мог сделал. А то, что он глухой и слепой – это его глухота и слепота. И нам его лечить не обязательно. Мы же не докторы.