– У Доцента историю сочиняет. Маньяка-перебежчика, – Сивый усмехнулся, – ладно, поехал я. Там Клещ обещал с документами и с чем понадобится помочь. У него дружки там юных лет осели неплохо. Ладно, всё, давай, – Сивый похлопал Холода по плечу и исчез за дверью.
Холод вошел в комнату и посмотрел на Тею, лежащую на диване.
– Где ты был? У матери, да? – посмотрела на него Тея, – Я не сплю, не спится.
– У неё, – Холод присел рядом.
– И опять она ничего толком не сказала, – Тея присела и натянула плед до подбородка, – и ничего не скажет, – она посмотрела на Холода, – неужели ты до сих пор этого не понял? Ну ты же не Слава, у которого синдром потерянной и потом обретенной матери. Ты ей ничего не должен. И я ей ничего не должна. Она просто родила нас.
– Это понятно, – Холод облокотился на спинку дивана и обнял Тею.
– Я так понимаю, ты всё уже решил? Очередное безумство? – Тея посмотрела на него.
– Да. Даже врать не буду, – ответил Холод.
– А и не надо, – Тея улыбнулась, – я всё понимаю.
– Что? – Холод прижал её голову к своему плечу, – Что на этот раз ты понимаешь?
– Я понимаю, что понимаешь ты. Ты хочешь всё это закончить, – Тея шмыгнула носом.
– И что же ты на этот раз такая понятливая? – Холод улыбнулся, – А где «во что в очередной раз ты вляпался?», «Когда всё это закончится?»
– Я поняла, что это закончится, когда это закончишь ты, – Тея потерлась головой о его плечо, – я больше не буду так говорить. Я сказала, что мне не страшно за себя. Я обманула, – она посмотрела в его глаза, – обманула себя и обманула вас. Мне было очень страшно, а сейчас еще страшнее. Этот взрыв… Я всё думала, когда ты делал… Ну, сам понимаешь, что, – она на секунду замялась, – но я не думала, почему ты это делаешь. Думала азарт. Оказалось… Ты же тоже боишься, – она снова посмотрела на него.
– Да, – впервые признался Холод, – и за тебя боюсь, и за себя, и за нас всех. За Наума с его Мирой, за Мишку, за Вовку, за Марка… Даже за Снежка с Вано… За дядю Гену боюсь, за Владлена, Хосе, Кирюху, Баира с Левкой, Доцента, Макса, их родственников, жен, детей... Даже за Кольцова боюсь, за его дочерей и внучку, – Холод улыбнулся, – за Монгола, за Иуду, за всех, кто в городе Солнца…
– За всех, кроме моей матери, – Тея вздохнула, – я за неё тоже не боюсь. Я боюсь её. Она умеет всё разрушать.
– Наверное, ты права, – Холод посмотрел на горящую на столе лампу в зеленом абажуре, – только я её не боюсь. Это ты имеешь право ее бояться. Я не могу.
– Знаешь, я тоже больше её не боюсь. Я неправильно сказала. Я её ненавижу! Но Марк… – Тея выдохнула, – он этого не поймёт. Он думает, что она спасла нас. И тебя тоже.
– Ему не надо ничего объяснять, – вздохнул Холод, – можно сделать только хуже. Придет время, и он сам увидит всё своими глазами. И дай Бог, что мы окажемся с тобой не правы, и у тебя не будет причин её ненавидеть. Как у Наума.
– Почему он меня не слышит? – Тея покрепче прижалась к Холоду, – Он же всё видит. Я ему как-то сказала, когда это всё только началось: «Слава, разве она не разрушила твою жизнь?» Знаешь, он задумался, а потом зачем-то сказал «нет». Когда люди думают и сомневаются, они не говорят «нет». Ты видел у него фотографию в бумажнике? Там девушка. Я не знаю, кто это такая. А он не говорит.
– Не знаю… Я по чужим бумажникам не шмонаю, я же не карманник, – он засмеялся и потрепал её по волосам, – у нас в семье один чекист.
– Да нет… Просто Слава и девушка… Нет, я не про то, – Тея улыбнулась, – у него всегда с ними было всё легко. Легко встретился, легко попрощался.
– Ну да, – улыбнулся Холод, – мне как-то Макс историю рассказывал. У них был один маньяк. Его звали сердцеедом. Знаешь почему? – Тея покачала головой, – Так вот он девушек колбасил молодых и красивых и сердца ел.
– Да ну тебя, – рассмеялась Тея и ткнула Холода кулачком в бок, – я же серьезно.
– Я тоже, – улыбнулся Холод и поцеловал её в щеку, – ты же моё сердце съела. Я-то думал, что у меня его вообще нет.
– Прямо-таки и нет? – Тея прижалась ухом к его груди.
– Есть? Значит потом новое выросло. Я уже запутался. Кстати, на счет «есть». У нас пожрать чего есть? – он посмотрел на Тею, – А то смотри, я может не сердцеед, но сейчас от голода могу и скушать.