Тот кивнул, вытащил из кармана три тугих пачки со сторублевками и положил на стол.
– Это вот ты чего сейчас, старика Моню расстроить решил, а, Граф? – Моня с презрением посмотрел на деньги, – убери их обратно, откуда достал. Моня Гольцман хоть и еврей, он при понятиях живет, не то, что фраера сегодняшние. Моня свой первый срок с Мишей Япончиком поднял, когда еще эти кацапеты фармазонить только учились. Давай, с Богом, Граф, ступай. И пусть он тебя в дорожке твоей трудной в лоб поцелует, а не мусор с нагана. Знаю, все знаю, – Моня поднял руку, – таким, как ты, в этой стране делать нечего. Вот будет здесь все по-другому, воров старых перебьют, волки без законов и понятий будут, тогда и вернешься. А так и будет всё. Как пророчу. Моня Гольцман редко ошибается. Тогда Моня Гольцман и кончится весь, а сейчас пока еще поживет.
– И все-таки, как я могу Вас отблагодарить? – Граф посмотрел на старого еврея.
– Упаси тебя Господь, хотя, – Моня задумался, – в Западном Берлине у меня свояков нет, а там сейчас капитализм. Если устроишься, дай знать. Может провернем какую-нибудь аферюшку, – Моня захихикал.
1 глава - 16
Москва, Белорусский вокзал, весна 1978 года.
– Чего хотел, Граф? – Поп вышел из черной «Волги» и поправил кожаный плащ, – зачем звал? – он оглядел модно одетого Графа в солнцезащитных очках, – ювелирка на Пресне – твоя работа? – Поп улыбнулся, – молчи. Можешь ничего не говорить. Звал-то зачем? – Поп повторил вопрос.
– Попрощаться хотел и спасибо сказать, – Граф протянул Попу руку.
– Петляешь, Граф, – Поп улыбнулся, – от таких, как ты, спасибо не дождешься. Вон, Капитон… – он улыбнулся, – знаешь, Граф, я до сих пор думаю. Всю голову себе поломал… Кто ж ты на самом деле и чего тебе надо от этого жития-бытия. Врешь, что сам не знаешь.
– Уже знаю, – Граф поправил на плече ремень модной кожаной сумки, купленной в ГУМе, – додумался, наконец.
– И чего ж ты удумал? – Поп достал серебряный портсигар и вытащил оттуда папиросу.
– Путь свой нашел, – Граф поднял очки и посмотрел на яркое солнышко, – поэтому предупредить тебя хочу, Поп.
– О чем же? – Поп достал спичечный коробок и с интересом уставился на Графа.
– Не вставай на моем пути, Поп, – Граф взглянул на уголовника стальными холодными глазами, – я уйду, но я вернусь. Мне закон, который в этот стране, противен, но и твой закон не лучше. Так что я свой закон вершить буду. Времена скоро другие наступят. Лет десять-пятнадцать пройдет, и все поменяется. Остановись, Поп, иначе эта мясорубка тебя перемелет.
– Это что ж за мясорубка-то такая? – Поп закусил губу, забыв подкурить папиросу, которая прилипла к ней.
– Вот она, твоя мясорубка, – Граф кивнул в сторону двух проходивших мимо молодых крепких парней в парадных кителях с аксельбантами. Из-под кителей дембелей торчали тельняшки, а коротко стриженные головы украшали голубые береты, – пока ты, Поп, здесь жрал, они Родине служили. Воевать и убивать их там научили. С них все и начнется. А закончится, Поп, тобой. За ними последнее слово. Вот увидишь. Так и будет.
Тем временем один из парней взмахом руки остановил таксиста:
– До Люберец подбросишь? – он постучал по капоту желтой «Волги». Таксист за рулем кивнул, – залазь давай, Антоха. Поехали!
– Сейчас, погоди, Аксён, докурю, – крикнул второй и бросил окурок в гипсовую урну.
– Вот с этих вот? Вояк? Пошутил, Граф? – удивился Поп.
– Не, Поп, – Граф покачал головой, – скоро войны начнутся. Эти еще улыбаются, – он кивнул в сторону уехавших дембелей, – а с войны злыми будут возвращаться и голодными. Ведь если войну начнешь, она уже никогда не закончится. Вот они ее и принесут домой. Они сильные, Поп. И эту силу им девать некуда будет. Так что не жди, уходи на пенсию. Я тебя предупредил. Я не шучу.