– Марк, – дядя Гена заглянул в салон, – жив? – тот кивнул, – Давай, быстро вылезай, – он протянул мальчику руку, мельком взглянув в открытые и мертвые глаза Маргариты.
Вытащив ребенка из машины, он приставил к шее Маргариты два пальца и покачал головой, а потом сплюнул:
– Готова…
Повернувшись, он увидел корчащегося от боли на асфальте Дворецкого и крикнул Кириллу:
– Давай, подбирай его и тащи в машину.
– Нет! – заревел Дворецкий, – Там… Королева…
– Нет больше твоей королевы, – дядя Гена снова плюнул и посмотрел в сторону исчезающего «Крузака» – шах ей и мат.
Обняв за плечи Марка, он помог забросить рыдающего и ревущего одновременно перемазанного кровью Дворецкого на заднее сиденье своей машины.
– Вот блядь, – дядя Гена вздохнул и подтолкнул Кирилла, смотрящего на объятый огнем «Бентли», – хорош сопли жевать. Поехали. Нет больше Маргариты и ее Мастера, – он посмотрел на вырубившегося от потери крови Дворецкого, голова которого лежала на коленях Марка. Он сел за руль «Мерса» и ударил по газам.
Когда дядя Гена посмотрел в зеркало, он увидел взрыв, разорвавший «Бентли» в клочья.
2 глава - 24
Швеция. Резиденция «Лисья нора» в 100 км от Стокгольма. Осень 2017 года.
– Вот такое вот интересное кино. Подождите, – он остановил вскочивших парней во главе с побледневшим Холодом, – оно же уже снято! Кто-то получил «Оскар», а кто-то пулю. Все произошло по сценарию. Каждому свое. Сразу скажу, ни один Марк, Кирилл, дядя Гена при съемке не пострадал. Зато мы потеряли главную героиню, – он щелкнул языком и посмотрел на Наума, который уставился на него выпученными глазами, – Слава, я тебя понимаю. Но твоей маме не могло везти вечно. Ее на самом деле нет. Один раз я ее спас. Второй раз она сама не захотела быть спасенной. Ты же знаешь правило про спасение утопающего. Не плачь. Ты большой мальчик. Один раз ты уже свою маму терял, – Граф улыбнулся, а Наум, перепрыгнув через стол, набросился на него.
Ловким движением Граф вывернул руку Наума и с размаху припечатал его лицо к столу:
– Слава, успокойся, не нервничай, мальчик мой, – Граф взглянул на Холода, который рукой придержал Вову, и еще сильнее придавил Наума к столу.
– Это все ты устроил, – прошипел Наум.
– Нет, Славик, ошибаешься, – Граф покачал головой и приставил к шее Наума вторую руку с огромным золотым перстнем на указательном пальце, – ошибаешься, Слава, – повторил Граф и надавил большим пальцем на край кольца. Двухсантиметровое лезвие выскочило из перстня и сверкнуло возле шеи Наума. Граф наклонился к уху Наума и прошептал сквозь сжатые губы, – я не убиваю женщин и детей. Я вообще никого не убиваю. Это не в моих правилах. А ты, сопля, должен сказать мне спасибо за то, что ты еще жив. Иначе бы ты грустил по мамочке в яме на Митино, сверху камнем придавленный. И это всех касается, – Граф оглядел парней, – тебя, Владлен, тебя, Вова, и тебя, Сивый. Я не дал вас преследовать и мочить, как бешенных собак, как вышло с людьми Вэлса. Вы не сошли с ума, как Гаранин. Вы жили, как люди. Но вы вляпались. Вы хотели правды – тогда получите ее! Вы и ваш «Триумвират» – это сборище циркачей, предавших дело всей моей жизни. Но вы еще живы. И не надо мне спасибо, Славик, – Граф отшвырнул от себя Наума, – вы что, до сих пор ничего не поняли? Пора бы тебе, пёс, проснуться, – он сверкнул глазами на Холода, – или ты уже совсем в шавку превратился, с руки прикормленную? Вы что, не видите, что происходит? Теперь вы отвечаете за все, что происходит, своими тупыми головами! Вы подставили себя, свои семьи… Кстати, – Граф улыбнулся, – семьям вы сможете позвонить, когда мы закончим наш неприятный разговор, – ну что, вы еще ищите виноватых?
– Сами мы виноваты, – неожиданно заговорил Владлен, – вначале грань перешли… А потом берега попутали. Ну а что, я не прав что ли? – он посмотрел на закусившего губу Холода.
– Во, Владимир, друга послушай, – Граф улыбнулся, – широка река, глубока река, где у той реки, Вовка, берега? Ты же хотел коров растить… Дети вот у тебя родятся скоро. А вот скажи сне, друг мой Вовка, – Граф сел на стул с резной спинкой, – готов ли ты умирать в чужом краю за чужую тетку? Не говори, Вовка, молчи, печаль. Вижу, что не хочешь, – Граф покачал головой, – а ты, Мишань? – он посмотрел на Сивого, – Готов под пули лезть, которые вообще тебе не предназначены? Ты же у нас философ, шаман, восточный мудрец. Вот расскажи друзьям нашим, каково это, пулю получить, на которой чужое имя написано? Правильно, – Граф посмотрел на опустившего глаза Сивого, – больно это, Мишань. Вся жизнь переворачивается, да? Когда молодой, еще ладно. Можно попробовать заново. А когда жизнь на пятый десяток перевалила, и ты уже корнями за эту жизнь зацепился, ой как не хочется. Да, Коркин? – Граф подмигнул Владлену, – И вдову молодую жалко будет, да? Кармен же преданная. До старости на могилку ходить будет. Только вот где та могилка будет, Владик? Шею свернут и в лесу закопают. Помнишь, как ты этого тогда, с «Раздолья»? До сих пор его семья не знает, где он. А он же тебе до сих пор снится, да? Когда человека ни за что, ни про что? А ты, Славик, который без мамы страдал? Так по тебе и страдать некому будет. Девчушка-то маленькая еще у тебя. Не очень еще хорошо понимает. Только вот кому она, кроме тебя нужна? Доцент вырастит? Мент-маньяк или папа-садист? Не, Доцент тоже не уцелеет. А представьте, человек как почтальон Печкин, только велосипед себе купил и жить заново начал… Да и Кирюшу жалко. Одно дело, как самурай подохнуть, а другое, когда тебя в подворотне ножами затыкают, и ты кровью истечешь, как свинья. А близкие ваши? Я-то умею людям больно делать, а «Триумвират» больно близким этих людей делает, чтобы наверняка. А ты, Холод, – Граф посмотрел на найденного сына, – ты готов с этим жить? Ты же выживешь, потому что ты бессмертный. Я не шучу. Только ты всю жизнь будешь жить с этим, и винить тебе на этот раз будет некого. Потому что ты один совсем останешься. Ну что, вляпались, бойцы за правду?