В карьерах возились неуклюжие экскаваторы, со скрежетом ковыряясь в земле. Машинисты на них «переговаривались» друг с другом при помощи гудков, похожие на крики злобных чаек, у которых забрали море.
По пути Доценту попадалась покалеченная техника и заброшенные здания. Сбившись с дороги, он оказался у работающих плавильного и серно-кислотного цехов. В воздухе настолько сильно запахло серой, что Доценту стало тяжело дышать, и он почти бегом добежал до цеха обжига, из которого грязный локомотив тащил за собой несколько вагонов с еще горячей рудой, чтобы она остыла.
Доцент вернулся к рельсам и снова зашагал вдоль них. С удивлением он увидел с левой стороны холмики с пожелтевшей травой, которые окружала выжженная производством пустыня с текущими по ней кислотными разноцветными реками, впадающими в гигантские трубы, которые словно прикинулись ползущей железной змеей далеко за город в отстойники с ядовитой водой, над которыми висели футуристические красно-желтые облака.
Доцент оглянулся на комбинат и почему-то вспомнил, что не встретил там людей. На секунду он представил комбинат адом, вернее его филиалом на земле, где рабочие грешники под землей добывают проклятый металл и потом друг друга за него убивают.
Доцент потряс головой, отогнав от себя запах адской серы и неприятные видения. А комбинат продолжил работать сам по себе.
Доцент прошел обогатительную фабрику и оказался на пустыре, посреди которого стояло здание, наспех сложенное из тяжелых бетонных блоков. Над ним красовалась вывеска «Лаборатория проб», рядом с которой на четырех колесах стоял старый «Мерседес», неизвестно как оказавшийся на крыше.
– Он не сам туда заехал, – встретил на входе удивленного Доцента Додырин, – автосервис делать хотели, а потом арендодатели и руководство комбината в цене не сошлись, а те уже машину краном подняли для рекламы. Проходите, – Додырин пропустил Доцента внутрь, и тот оказался среди запахов сырой бумаги, глиняной пыли, расплавленного свинца и окислившейся меди, – ну вот, посмотрел я, о чем мы с вами по телефону с вами разговаривали, – Додырин уселся на прожженное сигаретами кресло и выдернул из стопки бумаг на столе тоненькую папку. Вот точечные пробы качества руды с Оленьей впадины, – Додырин сбил рукой слой пыли с папки и открыл ее, – так, эффективность обработки запасов месторождения ноль целых девять десятых процента по ГОСТу от восьмидесятого года.
– Свежак прямо, – усмехнулся Доцент.
– Золотой стандарт, – невозмутимо ответил собеседник, – не в плане золота, конечно, а в плане замеров и характеристик. Учитывая то, что Оленья впадина находится в сульфидно-медно-никелевом районе, из полезных составляющих можно выделить бор, кремний, фосфор, мышьяк и серу со второй степенью окисления.
– А посерьезнее что-то есть? Ближе к благородным металлам? – Доцент присел на какой-то ящик с надписью «Образцы».
– Как вы понимаете, естественно, медь и никель. Но это не пластовые залежи. Добывается руда, и из нее порошковым методом получают более-менее чистую медь и никель. Вы завалы руды видели? – Доцент кивнул, – так вот, – продолжил Додырин, – надо перелопатить тонны, чтобы получит несколько килограммов.
– Убыточное производство, – улыбнулся Доцент.
– Нет. Золотое дно, – поправил его мужчина, – в почву с обычным составом все эти медно-никелевые составляющих не водят, так что закрома родины благодаря всему этому, – он кивнул в сторону комбината, – пустовать не будут.
– А все-таки золото или платина? – Доцент поудобнее уселся на своем ящике.
– Допустим о самородном золоте еще можно говорить. В виде небольших вкраплений оно может встречаться. Но опять же, глубина его залегания… Мы не можем ее определить на глаз. Да и приборов таких нет. От силы метра полтора-два над поверхностью. А самородная платина… Это больше на миф похоже. Теоретически она есть. У нас вон на Руси-матушке в 1904 году на севере Свердловской области обнаружили платиновый булыжник весом почти восемь кило, – Додырин поднял вверх палец, – но что удивительно, рядом ни крошки!
– А если допустить такой факт? – не успокаивался Доцент, – лежат там такие платиновые самородки. Или золотые.