Соликамск. Закрытое учреждение ГУИН №***, осень 2019 года.
Он вскочил с койки и почувствовал, как его пальцы сжали холодные и липкие от пота простыни. Каждый раз засыпать в кровати, а просыпаться в гробу… И видеть перед собой холодную деревянную пустоту. Чувствовать запах прелой земли и червяков, которые в ней копошатся. Просыпаться живым среди мертвых, чтобы каждый день начинать жить заново. А потом бояться снова заснуть и оказаться в этом черном ящике и в той глубокой могиле, которую он вырыл для себя сам.
Он скинул с себя мокрую простыню и подошел к ржавой раковине. Ледяная вода электрическим током ударила по щекам. Он помотал головой и посмотрел на свое отражение в металлическом зеркале. В глазах не было ничего, кроме страха. Эти глаза видели многие перед тем, как умереть, и чувствовали этот страх. Нет, не его страх, свой. А вернее, его отражение. И даже не догадывались, что он боится убивать больше, чем они умирать. Просто это единственное, что он умеет и может делать. Ничего другого ему больше не дано. Жать на курок, видеть глаза, наполненные страхом и бояться самому. А потом засыпать и просыпаться в гробу.
Валек стряхнул руки и, опустившись на пол, стал отжиматься, касаясь грудью холодного бетона… Раз, два, три, четыре, пять… От страха не спрятаться, как и от гроба. Тем более эта казавшаяся раньше безопасная камера так похожа на него. Только этот гроб бетонный. По нему можно ходить, передвигаться, есть, пить, думать. Но из него так же тяжело выбраться. Придется снова чем-то пожертвовать. А чем жертвовать. Если у тебя больше ничего нет? Страх к оплате этот мир не принимает. Это неконвертируемая валюта, хотя ей можно расплатиться, правда по чужим долгам. Пор своим придется платить самому…
Девятнадцать, двадцать, двадцать один… Он может расплатиться только, нажимая на курок. Но здесь он больше не сделает этого. Сколько ему еще платить?
Двадцать девять, тридцать, тридцать один… Валек поднялся и стряхнул покрасневшие от напряжения руки. Новый день начался, а страх так и остался старым.
– Немой, – скрипнула «кормушка» и в ней возникла небритая рожа баландёра, – шлёнку тащи с кружкой. Хавать пора. Завтрак уже.
Валек взял с вросшего в бетон железного столика миску с кружкой и сунул ее в железную расщелину на двери. Огромная лапа баландера сыпанула в нее холодную, похожую на слизь, ячневую кашу, а в кружку плеснула что-то очень похожее на ржавую воду, которая здесь называлась чаем. Кормушка захлопнулась. Валек подошел к столу и с грохотом поставил на него тюремный завтрак-баланду.
Он застелил постель и нехотя снова вернулся к столу. Зачерпнув ложку каши, он посмотрел, как она стекает вниз по алюминиевой ложке, напоминая тягучую желтую соплю в простудный сезон, а потом отхлебнул свой ржавый чай. Во рту появился неприятный вкус машинного масла, от которого хотелось смачно сблевануть, но дверь в камеру со скрипом распахнулась, не дав ему этого сделать.
В дверном проеме возникла фигура вертухая:
– Чё, Немой? Хреновая у нас кашка-малашка? – рассмеялся хриплый голос, – так тебя никто сюда не звал. Сам за ней сюда притопал. Ладно, живи по-человечьи, – вертухай кинул на железную койку, скрипнувшую пружинами, пакет, – жратву вон тебе передали. Я одного, Немой, не пойму… Ты вроде стольких людей порешил, – нос вертухая просунулся в камеру из темного коридора изолятора, – а тебе вон какие подгоны нешуточные… Колбаска сырокопченая, сырок, семга, овощи, фрукты, бананьи… С какой такой радости? Ты, наверное, даже ни весла баланды не схавал. Все у тебя, как с ресторана, – вертухай проследил взглядом, как Валек подошел к койке и, взяв пакет, стал вытаскивать из него продукты. На застеленную постель по очереди ложились огурцы, помидоры, персики, гранаты, сыр, какое-то особенно вкусно пахнущее мясо в фольге, дорогие сигареты, банка настоящего колумбийского кофе…
– Да… пайка у тебя в натуре человечья, – шмыгнул носом вертухай и посмотрел на Валька, который, покрутив в руке батон Еврейской сырокопченой, протянул ее охраннику, – а это ты, Немой, правильно догадался. Надеюсь, в душе не пожелаешь ее мне в задницу запхать. А так все верно, правильно двигаешься. Если пес охранник голодный, он злой, а если сытый, – вертухай улыбнулся, – там тебе телек принесли. Я его завтра тогда притащу, когда начальства не будет. Ну давай, молчи дальше, – охранник засунул палку колбасы в рукав бушлата и исчез, глухо хлопнув дверью.