Но вернёмся к настоящему. Потому как я всё же дошла до широкого увитого посаженным мною диким виноградом крыльца, прошуршала своим чернотуманным платьем по ступеням, вплыла в просторную прихожую и вдохнула чистый воздух моего будущего дома с ухмылкой и закрытыми глазами. Ачиль Понтедра терпеть не мог закрытые помещения, потому во всех комнатах, которые он посещал, под потолок взвивался свежий воздух, морозящий ворчливую меня до самых косточек… которых у меня сейчас не было.
В голове возникла едкая мысль, что я мертва, в носу засвербело от гадкого цветочного аромата, а щупы моей силы разрослись по всему помещению, прогрызая своим несуществованием стены, откуда-то взявшиеся здесь вазы и гирлянды с живыми отвратительными цветами с мерзким сладким запахом. Будь моя воля, я бы пронзила магией всю невидимую даже для меня вонь от этой пакости.
- Кто посмел поставить сюда так много этой дряни?! – рявкнула я, распахнув глаза и оглядев заставленное срезанными, а потому умирающими цветами фойе, - Ачиль! Ты клялся мне, что я хоть и невеста, но уже могу… управлять…
Мы с Росси переглянулись в тот момент, когда на самом верху ступеней показалась женская тень, а я умолкла, резонно предположив, что эти цветы были в мою загробную честь.
- Сын, ты снова туда забрался? – ласковый голос Карлы Ломбардо разнёсся так же сладко по воздуху, как в моей голове понимание – цветочный взрыв это её рук дело, - давай я помогу тебе спуститься, пока наш папа не вышел из кабинета и не узнал об этой твоей проделке.
У не милой Карлы и сейчас, когда она тяжело спускалась вниз по ступеням, сохранялась одна ироничная особенность. Известная всему городу как «наиболее непривлекательная невеста», она носила отличительно крупных размеров платья, отшивались которые по заказам её такой же пышной маменьки сразу из двух рулонов ткани, в то время как на меня и моих сестер уходил максимум один с запасом на заплатку или ещё какие ленты. Обиженная всеми на свете, особенно господом богом, синьорина Карла имела отличительно кроткий нрав, плаксивый характер и комплексы, которые заедала приторными булками, привозимыми для неё её ограниченно-непробиваемым братом в счастливые для меня, но обидные для Карлы дни простецкого пансионного обучения. Она лгала, что мы её достаем! Не раз мягкие пансионные учительницы ласково называли меня с сёстрами змеями, видя, как плачется в каком-нибудь вместившем её только наполовину углу Карла, когда моей идеей было всего лишь напомнить ей о том, как вредно постоянное поглощение сладкого.
И ей совершенно всегда не везло! Например, в то же прошлое моё живое воскресенье с вывихнутой лодыжкой. Иронично, да – не везло ей, а с гематомой на вечерний бал пришла именно я. Там и случилась очередная неловкая ситуация, когда моя милая младшая сестричка принесла мне необходимый для моего недуга стул, на который и была взгромождена перемотанная нога в грязной от дождя туфельке. По какой-то вполне очевидной причине прибывшая самой последней Карла не досчиталась себе сидячего места, в то время как стоять для неё на праздниках подобного уровня было неприемлемым – с той стороны зала находились простолюдины, потому все сеньоры и дамы обязаны были демонстрировать свой статус. Но вот оказия! Вновь пригрозившая мне веером маменька заставила меня мучительно вытянуть ногу вниз, а несносная толстая Карла весь вечер лила слезы с грязным платком в руках, которым пришлось вытереть те пару капель на сидении.
Блажь! И это подтвердила это чуть ли не каждая дама в зале, признав мою правоту. А вот Карла… насколько я помню, я тогда отвлеклась на Ачиля, как вышло и сейчас. Мы с малышом Росси, Карлой и дошагавшим-таки епископом враз уставились на открывшуюся дверь кабинета и одновременно библиотеки, из которой вышел с совершенно нетипичной для него улыбкой Ачиль Понтедра, поприветствовав дона Буджардини и указав тому на будущее место встречи – то есть обратно в кабинет.
- Что у тебя с лицом? – поджала губы и шагнула вплотную к лицу своего живого жениха, - так неестественно ты не кривился, даже когда тебя твой отец жениться на Карле заставлял.