Обидно стало Маринке до слез.
— Гогочешь? — крикнула она обидчику. — Слабак ты и трус!
— Тебе чего? Али мало? — Сенька вдруг, слоено клещами, схватил Маринку за руку да так крутанул, что она еле на ногах устояла.
— А ты давай по правилам, — пересилив боль, спокойно сказала Маринка. — Вот мои пальцы, вишь, растопырены, все десять. И ты давай растопырь, и будем пальцами гнуть друг дружку, кто кого. По правилам.
Сенька криво усмехнулся: что, мол, с тобой, козявкой, поделаешь, коли сама напрашиваешься, и, растопырив пальцы, приложил к поднятой вверх Маринкиной ладони.
Но что это? Нестерпимая боль пронизала его всего, и здоровенный парень вынужден был встать на колени. Еще острее обожгла новая волна боли, и Низов рухнул на землю. А Маринка успела к тому же, пока он валился на бок, дать ему еще и хорошего леща по шее.
— Смотри, смотри!.. — удивленно загудела детвора.
— Ну и хитра… — не одобрил Маринку Мишатка.
— А и сильная, дьявол ее побери! — восхищались другие.
Ребята видели: как только Сенька растопырил пальцы и подставил свои ладошки, Маринка дикой кошкой неожиданно подпрыгнула, вставила свои крохотные пальчики в Сенькины лапы и вывернула их так, что аж хруст раздался. Тогда вот Сенька и упал на колени. И тут она повторила все сначала, но уже навалившись на противника сверху, пока тот вовсе не опрокинулся наземь.
Теперь заспорили все. Кто говорил одобрительно:
— Давно его надо было проучить. Ай да Маринка!
Сенькин обожатель Мишатка кричал:
— Не по правилам!
А сам Сенька так растерялся, что встал с земли красный весь, хотел было кинуться на Маринку, но, как увидел вновь ее растопыренные пальцы, повернулся и молча пошагал прочь.
Улица все-таки встала и сейчас на сторону сильного, хотя этим сильным оказалась вдруг маленькая худенькая девчонка-хромоножка.
Да тут еще совпадение такое вышло: уехал Сенька Рябой куда-то на Волгу, будто на завод большой хотел с отцом пристроиться.
С тех пор мальчишки связываться с Маринкой побаивались: кто ее знает, может, еще что такое выдумает, осрамит, как Сеньку. И это решило главное для всех: Маринку признали улочной заводилой. Теперь при ней играли в те игры, которые она предлагала, и никто не упрекал ее в неповоротливости, хотя в лапте били жестким мячом больно по-прежнему.
Но все отметили про себя, что именно в лапту на улице теперь с Маринкой играли чаще всего. И еще показалось, что стала она увертливей, научилась ловить трудные свечи, да и бегала вроде резвее.
Только игры эти были для Маринки большой редкостью. Много было работы по дому. Немало хлопот доставлял и младенец.
К тому же еще появилась одна непредвиденная неприятность.
Мишатка на улице хотя и заносился, но был с ней, как и другие, на равных. Дома же ему дозволялось все. Мать надышаться не могла над старшеньким. И спал он дольше всех, и кормили его отдельно. И молочко ему, и яички. А придут с улицы, вывозится весь в пыли, будто на нем рубашка десять лет не стиранная. Маринке снова работа: чистить его ботинки, стирать рубашку, очищать грязь со штанов. Когда вместе бывали на улице, еще куда ни шло, но он каждый день бегал сколько хотел и нередко приходил домой чуха чухой. Правда, это еще можно было стерпеть.
Да вот беда! Оказался Мишатка ужасно противным — лживым и злопамятным.
Мать за дверь, сынок в новые ботинки, новые штаны, подавай ему рубаху чистую.
— Мишатка, мать не велела нынче, слыхал, чать!
Подойдет Мишатка к Маринке, схватит ее за руки, начнет выворачивать за спину, а сам подножку под здоровую ногу. Если упадет Маринка, он ее ногами и в живот, и в бок. Сам выбежит на улицу полураздетый, ботинки и те не зашнурует, а там снова драку затеет, ну ему и подольют. Идет домой с синяком под глазом. Дома притихнет, ожидая прихода родителей. Ботинки снимет, почистит их сам, а потом сядет возле входной двери, чтобы родители сразу его заметили, да и уснет. Не успеет тетя Паша двери открыть — запричитает: «Опять сынуленька спит в коридоре, нас не дождался».
— Маринка, что у вас тут еще стряслось?
А Мишатка уже проснулся, ревмя ревет, заливается и напоказ матери синяк свой выставляет.
— Не-не ос-та-вляй, маманя. Дерется она, бьет аж до синяков… У, нечисть лютая…
Пытается Маринка сказать, что не слушался, дрался…
— Тебя вся улица боится… Так я тебе и поверю, притвора! — кричала тетя Паша. — Рази ж маленький мальчик справится с такою?