– У вас интересное имя, – заметила Холли.
– Джим?
Он явно над ней подтрунивал.
– Айронхарт – железное сердце. Похоже на индейское.
– Я был бы рад покрасоваться перед вами, сказав, что в моих жилах течет кровь чиппева или апачей, но, увы, я весьма заурядный объект. Это лишь английский вариант немецкой фамилии Эйзенхерц.
Они выехали на Восточную автостраду и быстро приближались к выезду на Киллингсворт-стрит. Холли очень не хотелось расставаться с Джимом возле терминала – у нее, как у репортера, осталось много вопросов. И, что еще важнее, он заинтересовал ее как мужчина, а такого тысячу лет уже не случалось. Сначала Холли хотела поехать кружным путем – Джим не знал город и мог не заметить ее уловку, – но потом поняла, что ее выдадут указатели, предупреждающие о скором повороте на аэропорт. Но даже если бы Джим не обратил внимания на знаки, белые инверсионные следы в синем небе на востоке трудно было не заметить.
– А чем вы занимаетесь у себя в Калифорнии?
– Наслаждаюсь жизнью.
– Я имела в виду, как вы зарабатываете?
– А вы как думаете?
– Ну… Вы наверняка не библиотекарь.
– Почему вы так решили?
– Есть в вас что-то загадочное.
– А разве библиотекарь не может быть загадочным?
– Пока ни одного такого не встречала. – Холли неохотно ушла на съезд к аэропорту. – Вы похожи на полицейского или кого-то в этом роде.
– С чего вы так решили?
– Настоящие копы крутые и никогда не теряют самообладания.
– Вот те на! А я-то всегда считал себя мягким, открытым и общительным. Вы правда думаете, что я крутой парень?
Поток машин ближе к аэропорту стал плотнее, и Холли с радостью сбавила скорость.
– Я хотела сказать, что у вас отличная выдержка.
– Вы давно в журналистике?
– Двенадцать лет.
– И все это время в Портленде?
– Нет, здесь я только год.
– А раньше где работали?
– В Чикаго… в Лос-Анджелесе… в Сиэтле.
– Нравится журналистика?
Холли поняла, что Джим перехватил инициативу.
– Постойте, мы ведь не в «Двадцать вопросов» играем.
– Правда? – Джим как будто искренне удивился. – А я думал, именно этим мы и занимаемся.
Холли, обессиленная, стояла перед стеной, которую выстроил вокруг себя Джим, и ее безумно раздражало его упрямое нежелание идти на контакт. Она к такому не привыкла. Но при этом она понимала, что Джим закрывается не со зла, он вообще не умеет и не любит хитрить, просто, хоть убей, не подпустит к себе чужого человека. Будучи профессионалом, Холли всегда – и чем дальше, тем больше – сомневалась в праве журналиста вторгаться в чужое личное пространство и поэтому уважала реакцию Джима.
– А вы молодец, – усмехнулась Холли, мельком глянув на собеседника.
– Вы тоже хороши.
Холли остановилась напротив терминала.
– Нет, будь я так же хороша, я бы уже знала, кем вы работаете.
Джим улыбнулся. Улыбка его была неотразима, а глаза… Эти глаза…
– Я не сказал, что вы так же хороши. Просто сказал: вы хороши.
Джим вышел из машины, взял свой чемодан с заднего сиденья и повернулся к открытой передней двери.
– Послушайте, я оказался в нужное время в нужном месте и по чистой случайности спас того мальчика. Будет несправедливо, если медиа перевернут мою жизнь вверх дном только потому, что я совершил хороший поступок.
– Да, это будет несправедливо, – согласилась Холли.
– Спасибо, – с заметным облегчением в голосе поблагодарил Джим.
– И должна сказать, ваша скромность для меня, как глоток свежего воздуха.
Джим посмотрел на Холли своими невероятно голубыми глазами.
– Вы для меня тоже, мисс Торн.
А потом он закрыл дверь и пошел к терминалу.
У Холли в голове крутились две последние фразы:
«Ваша скромность для меня, как глоток свежего воздуха».
«Вы для меня тоже, мисс Торн».
Она смотрела на двери терминала, за которыми скрылся Джим, и думала, что он слишком хорош, таких не бывает. Как будто она только что подвезла блуждающего духа. В послеполуденном воздухе сгустилась золотистая дымка, и солнечный свет замерцал в ней, напоминая спецэффекты в старых фильмах после исчезновения призрака.