— Ты из этой деревни? — небрежно спросил он и ткнул трубкой в сторону Сутолмина.
Раиска не ответила.
— Я спрашиваю: ты из этой деревни?
— Ну!
— Боже мой, как ты разговариваешь со старшими! Что такое «ну»?
— Каков вопрос, таков и ответ, — сказала ему Раиска. — Спроси что-нибудь поумнее.
— Ты приезжая или живешь тут постоянно? Отвечай коротко и вразумительно.
— Да я-то здесь сто лет живу, а вот ты кто такой? Чего тебе здесь надо?
Он некоторое время сидел молча, потом повел вокруг себя трубкой, говоря:
— Вся эта округа вместе с окрестными деревнями принадлежала когда-то славному дворянскому роду Сутолминых. Что ты об этом знаешь?
— Ничего не знаю и знать не хочу.
Но она хотела знать, а потому насторожилась и попритихла.
— Вот этот пруд был выкопан крепостными… в том ручье форель разводили… тут по взгорью был сад, цветники…
— А что-то говорили, верно, — вспомнила Раиска. — Будто бы тут помещичий дом стоял с балконом. Преданья старины глубокой…
— Тут жили мои предки, — важно сказал тип с трубкой. — Мы, Сутолмины-Бельские, владели всем этим: полями, лесами, деревнями… и всеми жившими тут людьми.
Тут Раиску, наконец, осенило.
— Барин! — воскликнула она. — Да неужто ты вернулся?! Светик ты наш ясный! Прости, Христа ради, что я с тобой так вот запросто…
Она воодушевилась, словно опору нашла в этом единоборстве.
— Вернулся, помещичек ты наш незабвенный! Назови твое светлое имечко, господин Сутолмин. Как тебя звать-величать? И расскажи, где ты пропадал? Мы тебя тут ждали, ждали… уж не чаяли увидеть!
Он только посматривал на нее этак снисходительно. Со своего берега пруда оглядывал берег Раискин, при этом покачивал босой ногой. А нога у него была белая, холеная…
— Точно: барин! — она хлопнула себя по ляжкам и залилась смехом. — Взор-то, взор-то каков! А я, выходит, барышня-крестьянка.
— Ты — холопка, — поправил он строго. — Запомни, что я тебе сейчас сказал: ты — холопка.
Слово это не понравилось Раиске, она тотчас ожесточилась.
— Я — крестьянка! А ты бродяга, бездельник, трутень.
— Я дворянин, — сказал он с большим достоинством и стал раскуривать потухшую трубку. — Мое призвание — повелевать, руководить, наказывать на конюшне ленивых рабов и отечески поощрять старательных…
На этот раз Раиска нашла нужные слова и произнесла их уверенно и в достаточном количестве. Это были очень веские слова. Не то, чтобы уж очень оскорбительные для него, но способные «достать» любого.
— Однако, уходи, — сказал он, спокойно выслушав ее. — Ты утомила меня. Понадобишься — позову. Не холопье это дело — незваной являться пред светлые барские очи.
— Да пошел ты туда-сюда, а потом еще дальше! — послала его Раиска, вставая.
Засмеялась громко и ушла с видом победным.
Но чувства одержанной победы у нее не было. И «ноги кривые», и «холопка» застряли в мозгу. От них вскипала кровь, сердце требовало мщения.
Как он смел, этот жалкий городской чистоплюй, так пренебрежительно, так свысока разговаривать с нею? Как он смел говорить «уходи» и «ты утомила меня»? Да еще и «понадобишься — позову»! Ишь, корчит из себя барина! Да голову ему отрубить за это!
«Видали мы таких… в гробу и белых тапочках».
Вспомнила недавний сон свой: веселый домик с крашеными резными наличниками, с терраской по нижнему этажу, с витыми балясинами… Небось, именно такой и стоял когда-то в Яменнике, и не зря он приснился, но этот тип как-то очень решительно отстранил ее от красивого домика, словно отобрал в собственное владение: «Я дворянин… а ты холопка».
Раиска спросила у матери: неужели это правда, что когда-то на месте Яменника стоял барский дом с прудами и форелью в ручье? Мать сказала:
— Кто это помнит! Тому уж сто лет, или больше. Но рассказывали, что был, будто бы, дом большой — нижний этаж каменный, верхний деревянный.
— А терраска была?
— Может, и была…
— И лестница, небось, с резными балясинами на ту терраску?
— Может, и лестница…
Про свой поход в Яменник и про разговор с «барином» Раиска матери опять-таки не сказала. И продолжала досадовать, что рано оттуда ушла. Надо было еще поиздеваться над ним: ишь, трубку курит… штаны кремовые носит… тросточка… форели ему захотелось!
— Мам, а у нас в сундуке, вроде бы, старый сарафан хранится?
— То бабушки моей Оксиньи память…. А ей, вроде бы, от своей бабки достался. Его только по праздникам носили.