Они переехали в Бетлехем, когда ему было семь лет, потому что отцу дали работу на сталелитейном заводе; Ганнер Броуди, наверное, единственный во всем штате Пенсильвания не знал: через год-другой завод закроется. Вот только кадровому офицеру, морпеху Мэриону Броуди выбирать не приходилось: в его смену в учебке рванул снаряд для ротного миномета «М224», погиб зеленый новобранец, началось расследование. В крови Ганнера обнаружили алкоголь. Корпус морской пехоты встал перед непростым выбором: либо отдать под трибунал увешанного медалями ветерана, либо досрочно услать его с почетом на пенсию, но уже без выходного пособия, на которое он так рассчитывал. И вот семья Ника переехала из Мохаве, где он и родился, в Пенсильванию.
Если что и получается у морпеха лучше всего, так это разведка территории. Прошло всего двенадцать минут с переезда, а Ганнер скупил все в винной лавке на углу Гепп и Линден-стрит. Еще через час Майк застал Ника сидящим на корточках под лестницей на заднем дворе дуплекса: нос расквашен, губа разбита, ребра помяты. «Я Майк, – поздоровался он. – Живу через улицу. Идем ко мне в гости? У меня есть “Нинтендо”. Играешь в “Супербратья Марио”?»
Ник Броуди взглянул на него как на инопланетянина.
– У тебя кровь, – заметил Майк.
– С лестницы упал.
– Ага, – кивнул Майк, похлопав его по плечу. Так двое пацанов и сдружились. – Тут недалеко одна девчонка живет, – говорил Майк, когда они переходили улицу. – Роксана, но все зовут ее Рио-Рита. Иногда она забывает опустить занавески на окнах и сверкает задом, надевая лифчик.
– Черт, неужели Рождество на дворе? – сказала Оливия. Девушки присоединились к парням, в ожидании, когда зажгут звезду.
Прогулка закончилась дома у Оливии. Из родительского бара та достала бутылку виски «Джей-эн-Би»; играла музыка: Уитни Хьюстон и Джанет Джексон; Броуди и Джессика незаметно остались вдвоем: в спальне сестры Оливии, на узкой кровати, целуясь так, будто не могли иначе выразить и утолить желание. Джессика задрала юбку, сказав: «Ой, я трусики не надела». Вынула из сумочки презерватив «Троян». Заранее все продумала.
Как они горели от возбуждения, как прекрасна была Джессика в косых лучиках света, падающих из-за жалюзи на окнах, какая нежная была у нее кожа… А потом зажегся ослепительный свет, и Броуди растолкали.
Сперва он решил, что вернулся в дом на Гепп-стрит, и что это Ганнер Броуди трясет его с криками: «Думал, я не найду твой дневник с двойками, слизняк?!». Но это пришел его тюремщик Афзаль Хамид. Он тряс Броуди, шипя: «Просыпайся, ты, кусок американского дерьма! Знаешь, что случилось? Еще как знаешь. Из-за тебя нам пора уходить. Из-за тебя, безродный подонок».
– В чем дело? – спросил Броуди.
– Сам знаешь, ублюдок, – ответил охранник, освободив его от цепей и бросив ему одежду. – Из-за тебя мы уходим. Свинорылый сын шлюхи!
На минуту все снова стало как тогда, шесть лет назад. Броуди только пленили, его избивали до полусмерти. Еще несломленный, Броуди, плюясь кровью, кричал в ответ на Афзаля: «И это удар? Бьешь как девчонка, моджахед сраный! Да мой папаша ремнем стегал меня сильнее. Бухой, он любил делать из меня мужика. И так каждый день, сукин ты сын. Каждый день! Давай, сильнее! Бей, бей меня круче! Круче! Сильнее!!!».
– Ты что телишься? – спросил у Афзаля Далиль, другой охранник. – Нам пора. Одень его.
Броуди уже поднаторел в арабском и худо-бедно понимал речь тюремщиков.
– Мы не закончили, – прошипел Афзаль, поднимая Броуди. – Сперва уедем отсюда, но сегодня – клянусь – сегодня ты умрешь, американец.
Броуди наскоро оделся и умылся. Афзаль все это время подгонял его со словами:
– Можешь дурачить остальных, но не меня. Никакой ты не мусульманин, Николас Броуди. Больше ты нам хлопот не доставишь.
Так что же стряслось? Все кругом суетились, собирая пожитки: одежду, мебель, горшки, постельное белье, ноутбуки, оружие, взрывчатку – и грузили в припаркованный на улице караван из пикапов и внедорожников. В доме горели огни. Что могло растревожить этот улей, да еще посреди ночи?
– Ahjilah! Ahjilah! – торопили арабы друг друга. (Скорее, скорей!). Мужчины, женщины, дети… Уходить собирались все.