Джонсон царственно полулежал на подушке.
— Мерси, официант, — сказал он, принимая бутерброд.
Нортон со стаканом в руке остался стоять у кровати.
Джонсон вонзил зубы в хлеб с ветчиной и размеренно жевал, пока не съел все. Потом взял молоко. Он держал стакан двумя руками, как маленький, и когда опустил, переводя дух, вокруг рта остался молочный ободок. Он протянул Нортону пустой стакан.
— Официант, у вас там апельсины, сходите, подайте, — сказал он осипшим голосом.
Нортон пошел и принес из кухни апельсин. Джонсон отдирал ногтями корки и ронял на постель. Неторопливо ел, выплевывая косточки куда попало. Доел, вытер пальцы о простыню и смерил Нортона долгим взглядом. Похоже было, что он смягчился, довольный обслуживанием.
— Сразу видно, чей ты есть, — сказал он. — Та же бессмысленная рожа.
Мальчик стоял как истукан, будто и не слышал.
— Бестолочь он, — сипло и со смаком сказал Джонсон. — Не смыслит ни в чем ни бельмеса.
Мальчик отвел глаза и уставился в стену.
— Трещит как сорока, — сказал Джонсон. — И хоть бы слово по делу.
У мальчика дрогнула верхняя губа, но он и на это смолчал.
— Труха, — сказал Джонсон. — Звон один.
На лице мальчика опасливо проступило воинственное выражение. Он слегка попятился, готовый тут же кинуться наутек.
— Он хороший, — пролепетал он. — Он всем помогает.
— Хороший! — с бешенством прошипел Джонсон. Он оторвал голову от подушки. — Чихать мне, хороший, нет — понял? Он неправильный человек!
Нортон ошарашенно вытаращил глаза.
На кухне хлопнула наружная дверь — кто-то вошел. Джонсон мгновенно спустил ногу с кровати.
— Он, что ли?
— Кухарка, — сказал Нортон. — Она на полдня приходит.
Джонсон соскочил на пол, проковылял в коридор, встал в дверях на кухню; Нортон как привязанный шел следом.
Кухарка, рослая молоденькая мулатка, стягивала с себя у стенного шкафа красный яркий дождевик. На светло-желтой коже рот ее был словно крупная роза, которая, привянув, потемнела. Многоярусная прическа примялась и клонилась на сторону наподобие Пизанской башни.
Джонсон со свистом втянул воздух сквозь зубы.
— Ишь какая чернушечка, — сказал он.
Кухарка покосилась на них пренебрежительно. Как будто они не люди, а сор под ногами.
— Айда, — сказал Джонсон, — глянем, что есть в этой хижине, помимо тети Тома. — В передней он открыл первую дверь направо и заглянул в уборную, выложенную розовой плиткой.
— Стульчак розовый, надо же!
Он обернулся к мальчику и скорчил насмешливую рожу.
— Это он здесь заседает?
— Это вообще для гостей, — сказал Нортон, — но, бывает, и он ходит сюда.
— Башку бы ему сюда опорожнять, — сказал Джонсон.
В комнату рядом дверь стояла открытой. Здесь, с тех пор как умерла жена, спал Шепард. Спартанская железная кровать на голом полу. В углу — стопка костюмов для детской бейсбольной команды. Широкое бюро с выдвижной крышкой завалено бумагами, их тут и там прижимают курительные трубки. Джонсон стоял, глядел, молчал. Наморщил нос.
— Угадай, кем пахнет? — сказал он.
Дверь в другую комнату была закрыта, но Джонсон ее отворил и сунул голову в полумрак за порогом. Шторы были спущены, в спертом воздухе застоялся еле слышный запах духов. Кроме широкой старинной кровати, здесь стоял необъятный туалет, его зеркало поблескивало в неясном свете. Джонсон щелкнул выключателем у двери, прошелся по комнате, оглядел себя в зеркале. На полотняной дорожке лежала щетка с гребенкой, оправленные в серебро. Джонсон взял гребенку и провел ею по волосам. Начесал их на лоб прямой челкой. Потом откинул наискось, как носил Гитлер.
— Не тронь ее гребенку! — сказал мальчик. Он стоял возле двери бледный и тяжело дышал, как если бы при нем оскверняли святыню.
Джонсон положил гребенку, взял щетку и пришлепнул волосы ко лбу.
— Она умерла, — сказал мальчик.
— А я не боюсь трогать, чего остается от покойников, — сказал Джонсон. Он выдвинул верхний ящик и запустил в него руку.
— Не смей хапать погаными лапами мамины вещи, — придушенным фальцетом сказал мальчик.
— Дыши носом, ягодка, — прожурчал Джонсон. Он подцепил мятую красную блузку в горошек и уронил обратно. Вытянул зеленую шелковую косынку, раскрутил над головой и отпустил, косынка плавно поплыла на пол. Рука Джонсона опять зарылась в недрах ящика и вынырнула, сжимая застиранный пояс, на котором болтались четыре резинки с металлическими пряжками.