Джонсон сидел на диване и отрешенно глядел куда-то поверх энциклопедии. Можно было подумать, что он прислушивается к чему-то вдалеке. Шепард следил за ним пристально — в самом деле слушает и головы не повернет. Да он совсем растерян, горемыка, думал Шепард. Я-то хорош, сижу целый вечер, как сыч, уткнул нос в газету и хоть бы слово проронил, чтобы разрядить обстановку.
— Руфус, — позвал он.
Джонсон сидел как изваяние и все прислушивался к чему-то.
— Руфус, — заговорил Шепард медлительным, властным голосом, — подумай, ты можешь стать кем угодно, кем только пожелаешь. Хочешь — ученым или архитектором, хочешь — инженером, выбирай любое, что по душе; и в той области, какую ты облюбуешь, ты можешь стать лучшим из лучших. — Он представлял себе, как его голос сочится к Джонсону в темные провалы его подсознания. Подросток наклонился вперед, но глядеть продолжал туда же, что и раньше. На улице хлопнули автомобильной дверцей. Снова все стихло. И неожиданно — заливистый трезвон из прихожей.
Шепард вскочил, пошел к двери, открыл ее. Опять тот же полицейский. И опять патрульная машина у тротуара.
— Покажите, где тут ваш молодой человек, — сказал полицейский.
Шепард, нахмурясь, посторонился.
— Он весь вечер находился здесь, — сказал он. — Могу поручиться за это.
Полицейский прошел в гостиную. Джонсон, по всей видимости всецело захваченный чтением, поднял голову не сразу и раздраженно — ни дать ни взять, важная персона, которую оторвали от трудов.
— Что это ты, друг, высматривал на Зимней улице минут тридцать назад, через кухонное окошко? — спросил полицейский.
— Довольно травить мальчика! — сказал Шепард. — Я ручаюсь, что он находился здесь. Я сам был тут же.
— Слыхали, чего вам говорят? — сказал Джонсон. — Сидел все время здесь.
— Не всякий оставит после себя эдакие следы, — сказал полицейский, красноречиво скосив глаза на ногу Джонсона.
— Не может быть, это не его следы, — свирепея, прорычал Шепард. — Он все время был здесь. Зря только тратите время — свое и наше. — Этим «наше» он как бы скрепил свое единение с Джонсоном. — Надоело в конце концов, — сказал он. — Обленились черт те как, не могут взяться и выяснить, кто это безобразничает. Чуть что — сразу сюда.
Не обращая на него внимания, полицейский продолжал буравить взглядом Джонсона. Медвежьи глазки на мясистом его лице светились умно и живо. Наконец он повернулся к двери.
— Накроем рано или поздно, — сказал он, — тепленького, нос в окне, хвост наружу.
Шепард проводил его и с шумом захлопнул дверь. Он испытывал необычайный подъем. До чего это кстати — как раз то, что требовалось. С радостным, нетерпеливым лицом он возвратился в гостиную.
Джонсон встретил его взглядом, исполненным ехидства. Книга лежала закрытой.
— Спасибочки, — сказал он.
Шепард оцепенел. Эта воровская усмешка… Малый откровенно глумился над ним.
— А вы и сами не дурак сбрехнуть, — сказал Джонсон.
— Сбрехнуть? — еле выговорил Шепард. Неужели Джонсон все-таки улизнул из дома и вернулся? У него потемнело в глазах. И тут же его подхватила и понесла волна гнева. — Так ты уходил? — в бешенстве спросил он. — Я не видел, чтобы ты уходил.
Мальчишка только скалил зубы.
— Ты ведь поднимался на чердак к Нортону, — сказал Шепард.
— Вот еще, — сказал Джонсон, — этот малец совсем чокнутый. Не спит, не ест, все бы только глазел в свой паршивый телескоп…
— Меня не интересует Нортон, — оборвал его Шепард. — Ты где был?
— Я-то? Сидел на розовом стульчаке, один-одинешенек, — сказал Джонсон. — Свидетелей не имеется.
Шепард достал платок и отер лоб. Ему удалось выжать из себя улыбку.
Джонсон закатил глаза.
— Не верите вы мне, — сказал он. Как в тот вечер, позавчера, в темной спальне, голос его звучал надтреснуто. — Сами прикидываетесь, что доверяете незнамо как, а сами ни фига не доверяете. Все вы на один лад, почуете, что пахнет керосином, и поминай как звали. — Надтреснутый голос стал деланным, дурашливым. В нем слышалась нескрываемая издевка. — Не верите мне. Не доверяете, — причитал он. — А между прочим, соображения в вас не больше, чем в том легавом. Насчет следов — это он ловил меня. Не было ведь следов. Там у черного хода все залито бетоном, а ноги у меня были сухие.