Он с раздражением слушал, как мать винит негров во всех смертных грехах.
— Да уж эта парочка себе на уме, — говорила она. — Они своего не упустят.
— А кому еще о них позаботиться, — пробормотал себе под нос Эсбери.
Спорить с ней не имело смысла. В прошлом году он писал пьесу, героем которой был негр, и ему захотелось приглядеться к ним поближе, послушать, что они сами думают о своей жизни. Но эти двое, как видно, с годами вообще потеряли способность думать. Да и говорить тоже. Один из них, по имени Морган, со светло-коричневой кожей, был наполовину индеец, второй, постарше, по имени Рэндол, был толстый и очень черный. Когда им приходилось обращаться к нему, казалось, что они разговаривают не с ним, а с невидимкой, который стоит справа или слева от него, а его самого тут просто нет, и, проработав с ними бок о бок два дня, Эсбери понял, что никакого сближения не произошло. Тогда он решил перейти от слов к делу. И однажды, стоя возле Рэндола, когда тот прилаживал доилку, он преспокойно достал сигареты и закурил. Негр перестал возиться с доилкой и уставился на него. Подождав, когда Эсбери сделает вторую затяжку, он сказал:
— Курить тут не велено. Хозяйка не велит.
Подошел Морган и, ухмыляясь, стал рядом.
— Знаю, — сказал Эсбери и, нарочно помедлив, встряхнул пачку и протянул ее сначала Рэндолу, который взял одну сигарету, потом Моргану — тот тоже взял одну. Потом он дал им обоим огонька, и теперь все трое стояли и курили. Было тихо, только мерно похлюпывали две доилки да корова время от времени шлепала себя по боку хвостом. Это была минута единения, минута равенства, когда казалось, будто и вовсе нет разницы между черными и белыми.
На следующий день с маслобойни вернули два бидона молока — оно пахло табаком. Эсбери взял вину на себя, сказал матери, что курил он один.
— Раз ты курил, значит, и они курили, — сказала она. — Уж я-то их знаю! — Она и мысли не допускала, что негры могут быть невиновны. Его же этот опыт единения столь подбодрил, что он решил его повторить.
На следующий день, когда они с Рэндолом сливали молоко в бидоны, Эсбери во внезапном порыве взял пластмассовый стаканчик, из которого негры пили воду, и, наполнив его теплым молоком, осушил до дна. Рэндол перестал сливать молоко и замер над бидоном, глядя на Эсбери.
— И это нельзя, — сказал он. — Вот уж это никак нельзя.
Эсбери снова наполнил стакан и протянул его Рэндолу.
— Так нельзя же, — повторил тот.
— Слушай, — резко сказал Эсбери. — В мире сейчас все меняется. И я после вас могу пить, и вы после меня. Ничего не случится.
— Нам-то и вообще это молоко пить не разрешается… — сказал Рэндол.
Но Эсбери все протягивал ему стакан.
— Выкурил же ты сигарету, — сказал он. — И молоко выпей. От трех стаканов у матери не убудет. Чтобы жить свободно, нужно мыслить свободно.
Подошел второй негр и стал у двери.
— Да ни к чему мне это молоко, — сказал Рэндол.
Эсбери круто повернулся к двери и протянул стакан Моргану.
— А ну-ка, друг, выпей ты, — сказал он.
Морган сначала молча смотрел на него, потом хитро прищурился.
— А сами-то небось не пьете! — сказал он.
Эсбери терпеть не мог молоко. Его замутило и от первого стакана. Однако он отпил еще полстакана и протянул остаток негру, который взял стакан, заглянул в него, словно в нем была сокрыта великая тайна, а потом поставил на пол возле холодильника.
— Ты что, не любишь молоко? — спросил Эсбери.
— Отчего же не люблю? Люблю, — сказал Морган, — а пить не стану.
— Почему?
— Нельзя. Хозяйка не велит, — сказал Морган.
— Ах ты, черт побери! — взорвался Эсбери. — Заладили: хозяйка, хозяйка!
Назавтра он попытался проделать тот же опыт, и на следующий день, и еще через день, но они не притронулись к молоку. А еще несколько дней спустя, подойдя к коровнику, он услышал, как Морган спросил:
— С чего это он повадился каждый день пить молоко? И ты ему позволяешь?
— Его дело, — сказал Рэндол. — А я свое знаю.
— И что это он так честит свою мамашу?
— А, видать, порола мало в детстве, — сказал Рэндол.