Мальчик подошел к стойке, держа под мышкой банку орехового масла, в одной руке у него была тарелка с четвертушкой шоколадного кекса, в другой — бутылочка с кетчупом. Отца он, казалось, не замечал. Он влез на табуретку и стал намазывать кекс маслом. Большие уши лопухами оттопырились у него на голове, как бы растягивая в стороны и без того широко расставленные глаза. Его зеленая футболка так выцвела, что от лихого ковбоя на груди осталась только тень.
— Нортон, я вчера видел Руфуса Джонсона, — сказал Шепард. — И знаешь, чем он занимался?
Мальчик обратил к нему отсутствующий взгляд, слыша, но еще не слушая. Синева отцовских глаз на ребячьем лице будто выцвела, как и футболка, один глаз чуть приметно тяготел к виску.
— Он стоял в подворотне, рылся в помойном баке, — сказал Шепард. — Искал что-нибудь поесть. — Он помолчал, чтобы мальчик лучше прочувствовал сказанное. — Он голодает, — договорил Шепард, настойчиво взывая взглядом к совести сына.
Мальчик ухватил с тарелки кекс и откусил уголок.
— Нортон, ты вообще представляешь себе, что значит делиться?
Первый проблеск внимания.
— Пожалуйста, тут есть твоя доля, — сказал Нортон.
— Тут есть его доля, — хмуро сказал Шепард. Напрасные старания. Пусть бы, кажется, любой недостаток — буйный нрав, даже склонность приврать, — только не эгоизм.
Мальчик перевернул бутылку с кетчупом и, хлопая до донышку, стал вытряхивать содержимое на кекс.
Шепард страдальчески поднял брови.
— Тебе вот десять лет, а Руфусу Джонсону — четырнадцать, — сказал он. — Но твои рубашки наверняка пришлись бы ему впору. — Руфусом Джонсоном из колонии для малолетних преступников он занимался весь этот год. Два месяца назад Руфуса выпустили. — В колонии он еще выглядел прилично, а сейчас — кожа да кости. Уж он-то не закусывает по утрам кексами с ореховым маслом.
Мальчик перестал жевать.
— Да кекс черствый, — сказал он. — Я и намаслил.
Шепард отвернулся к окну у конца стойки; Стриженый зеленый газон покато стлался к жидкой пригородной рощице футах в пятидесяти от дома. При покойной жене они часто ели под открытым небом, даже завтракать садились на траве. В те дни он ни разу не замечал у сына признаков эгоизма.
— Послушай-ка меня, — сказал он, отворачиваясь от окна. — Гляди на меня и слушай.
Мальчик поглядел. Во всяком случае, обратил к отцу глаза.
— Когда Руфус уходил из колонии, я дал ему ключи от нашего дома, во-первых, в знак доверия, а потом, чтоб ему было куда прийти как желанному гостю. Пока они ему не пригодились, но теперь, полагаю, пригодятся — он видел меня, и он голодает. Если же он не решится, я пойду отыщу его и сам приведу сюда. Я не могу спокойно смотреть, как дети питаются отбросами из помойки.
Мальчик насупился. Очевидно, до него дошло, что на его достояние посягают.
У Шепарда брезгливо поджались губы.
— Когда Руфус родился, его отца уже не было на свете. Его мать сидит в тюрьме. Он рос у деда, в хибаре без воды, без света, а старик к тому же драл его изо дня в день. Каково бы тебе было родиться в подобном семействе?
— Я не знаю, — растерянно сказал мальчик.
— А ты бы задумался как-нибудь.
В муниципалитете Шепард ведал организацией детского досуга. По субботам на правах консультанта работал в колонии, не получая иного вознаграждения, кроме чувства, что он помогает подросткам, до которых больше никому нет дела. Джонсон был самый смышленый из всех, с кем ему доводилось работать, и самый обездоленный.
Нортон вяло повозил по тарелке объедок кекса.
— Раз начал, доедай, — сказал Шепард.
— Вдруг он еще и не придет, — сказал мальчик и чуть просветлел.
— Ты подумай, у тебя столько всего, а у него что есть? — сказал Шепард. — А если б тебе приходилось копаться в помойке, когда проголодаешься? Если бы у тебя нога раздулась, как колода, и ты бы ходил, припадая на один бок?
Мальчик моргал глазами, явно не в силах вообразить такое.
— У тебя нет никаких увечий, — сказал Шепард. — У тебя хороший дом. Тебе никогда не внушали ничего, кроме правды. Твой папа смотрит, чтоб ты ни в чем не знал недостатка. У тебя нет деда, который тебя избивает. И мать не сидит в тюрьме.
Мальчик отпихнул от себя тарелку. У Шепарда вырвался стон. Под перекошенным мальчишеским ртом внезапно вспух желвак. Лицо собралось в бугры и шишки, от глаз остались щели.