Раскланиваюсь с дамами, осознавая, что Шура сейчас проехался по моим протертым турецким джинсам; мы с ним давние оппоненты, поэтому сомнений быть не может. Я совсем не представляю, что такое Карден, но отвечать нужно незамедлительно, нельзя позволить этому пижону распавлиниться и надсмеяться надо мной.
— Неплохие штанишки, — говорю, ощупывая материал. — Почти как у Кардена. В секонд-хенде брал?
Девчонки закатываются смехом, и Шура улыбается добродушно, принимая шутку, теперь мы квиты.
— Пойдем в китайский ресторан, пообедаем, — предлагает он.
Этот приемчик мне тоже известен: в ресторане обязательно выяснится, что налички у него нет, а карточки к оплате не принимают. Придется кормить его в долг, про который беспечный Шура тут же забудет. Поэтому я парирую:
— Нет, мне надо сначала устроиться и отдохнуть немного с дороги. Пригласи лучше девчонок.
Прохожу через порог общаги и улыбаюсь, ощущая спиной его блекнущий взор: увы, этот жмот не способен пригласить девушек в ресторан. Возможно, я поступил чересчур жестоко.
В суете, пока получаю комнату и раскладываю вещи, что-то все время беспокоит, но некогда на этом «чем-то» сосредоточиться. И лишь когда наконец все улажено и я с наслаждением валюсь в кровать, чтобы отдохнуть и забыться, вдруг возникает образ девушки — той, что стояла с краю Шуриной компании, ближе ко мне. Невзрачная, в легком голубеньком платье, тоненькая и юная, и взгляд, обращенный ко всем и никуда, и яркие в помаде губы, накрашенные столь нелепо, что на лице выделяется один лишь большой улыбающийся рот, и распущенные волосы, в порывах ветерка стыдливо прикрывающие лицо, и запах — свежий запах маминых духов «Быть может» из моего счастливого детства. Кажись, «она звалась Татьяна…»
Учитель сказал: «Подражай небу и сообразовывайся с землей: прозревающий эти принципы пестует природу и удлиняет век; пренебрегающий этими истинами ранит дух и безвременно гибнет». С этими мыслями я проспал до обеда. А когда проснулся, вышел прогуляться по городу, надеясь перекусить в недорогом китайском кафе. Улицы Оломоуца, узкие и кривые, располагают к неспешным прогулкам и размышлениям о течении времени. Но как бы медленно ты ни шел, все равно рано или поздно оказываешься на Верхней площади у фонтана Цезаря или у чумного столба Пресвятой Троицы и встречаешься с таким же, как ты, невольным туристом.
Олег стоит у астрономических часов ратуши и, кажется, кого-то ждет. Подхожу к нему почти вплотную, но он узнает не сразу.
— Не пришла? — спрашиваю.
И тогда Олег расплывается в улыбке, радуясь мне, как родному, ведь мы дружим много лет.
— Сеня, да ты Шерлок Холмс. Как ты догадался, что я кого-то жду?
— Вероятно, не кого-то, а девушку. Я не тупой, ты ж классический любовник — под часами и с розочкой.
Он обиженно вертит в руках цветок.
— Ты невежественен, это не розочка, а симфония цвета и аромата — знаменитая Rainbow Roses, радужная роза, отдал за нее двадцать евро.
— А-а-а, — я откровенно равнодушен. — Кому ж посвящается эта симфония?
— Будешь много знать — скоро состаришься. Ты и так весь в сединах, хотя и младше меня лет на двадцать.
— Конечно, в Европе климат мягче, чем на Урале, — ворчу я, с завистью поглядывая на его безупречно черные волосы.
Олег приехал из Будапешта, где работает переводчиком в юридической компании. Сам он питерец, учился в пражском Карловом университете, чешским владеет свободно, поэтому с ним удобно гулять по городу — не надо напрягаться и вспоминать иностранные слова в кафе, например, или магазинах.
— Пойдем выпьем пива за встречу, — говорит Олег.
— Да я бы лучше бы сначала пообедал бы, — канючу я, но, встретившись с неумолимым взглядом приятеля, решительно направляюсь к пивным шатрам, раскинувшимся в пяти шагах от ратуши.
— А как же твоя дама?
— Не повезло ей. Больше часа ждал, умираю от жажды.
Олег приветствует проходящую мимо бледную страшненькую девушку в футболке с надписью «Supermodel», что-то быстро-быстро говорит по-чешски и насильно всучает ей дорогущую розу с лепестками, переливающимися всеми цветами радуги. «Супермодель» удивленно хлопает ресницами и таращится на меня.