— Где ту е наиближайше сменарна?
Полицейские радуются, как дети, тому, что могут помочь, и под конвоем мы направляемся к ближайшему — плевать, что не арабскому — обменному пункту. При этом они что-то наперебой объясняют мне по-чешски. Я ни черта не понимаю, но киваю им, мол, все ясно, ребята, и наблюдаю, как стремительно взлетают мои акции в глазах Татьяны.
Благодарим полицейских на чешском, русском и английском, доллары превращаются в желанные кроны, и я осознаю, что сегодня суббота бабьего лета, со мной симпатичная дама, и город, по которому столько томился, сдается нам абсолютно без боя. «Надо как-то аккуратно предложить Татьяне не возвращаться в универ, — думаю, — мы ведь уже отчитали доклады, лучше погуляем. Когда еще представится такой случай?» Девушка оборачивается ко мне: ветер сметает распущенные волосы на лицо, а губы горят пунцовым цветом — успела подкраситься, пока я считал деньги.
— Давай сбежим с конференции, — предлагает она. — Мы же отчитали доклады, лучше погуляем. Когда еще представится такой случай?
Предложение столь неожиданно, что я некоторое время торможу, а потом даю себя уговорить:
— Тогда вперед! По пиву?
— По пиву — и много-много пива!
«Я кружу напропалую с самой ветреной из женщин». Мы обходим центр, начиная с Верхней и Нижней площадей, Татьяна тащит меня на смотровую башню, с детской непосредственностью восторгаясь открывающимся видом, — а вид, действительно, нереальный, прямо цветная открытка в алых тонах, — и так обаятельна, что я подхожу к ней и целую почему-то в нос, потом в глаза — сначала в левый, потом в правый. Она не отстраняется, но говорит чуть слышно:
— Не надо так делать. У меня есть жених, у нас свадьба сразу после моей поездки.
И мы снова пьем пиво — «Будвар», «Козел», «Гамбринус», «Крушовице», «Плзенский Праздрой», «Старопрамен» — наша прогулка идет теперь по спирали — по узким и кривым мощеным улочкам с двухэтажными и трехэтажными каменными домами, названия улиц совсем не запоминаются, но и бог с ними, с названиями: заблудиться в Оломоуце невозможно, потому что мы счастливы, беспечны и беззаботны, а над нами плывет лазоревого цвета спокойный океан.
— Я хочу писать, — Татьяна возвращает меня с небес на землю.
И я давно терплю, но никогда бы не признался, пусть бы даже лопнул пузырь, а ее неожиданное откровение звучит вполне естественно. Не понимаю, куда подевались общественные туалеты в Оломоуце, сейчас, когда они особенно нужны, их нет, и во дворах — каменно и тесно, ни кустиков, ни деревца. Почти паникую, когда замечаю китайский магазинчик.
— Пошли, — говорю Татьяне, открывая дверь, — есть идея.
Колокольчик звякает, и мы оказываемся в довольно просторном холле с витринами, наполненными китайскими безделушками. Странно, но не слышно резкой смеси благовоний, которую вдыхаешь в подобных магазинчиках Уфы. Появляется хозяин, он чех, высокий и седой, с узкой китайской бородкой.
Добридэнкаемся, и я интересуюсь, знает ли пан русский. Тот кивает.
— Пани устала, — говорю. — Можно она воспользуется вашим туалетом?
Он снова кивает и ведет нас в другую комнату, затем в третью, указывает на дверь уборной и удаляется. Полный восторг! Татьяна безмерно благодарна, да и я после процесса испытываю нешуточный кайф.
Рассматриваем смежную комнату: паркетный пол, на нем небольшие коврики, широкий угловой диван с наброшенным плюшем, подушки небрежно раскиданы, у дивана массивный стол-тумба, напротив — комод, покрытый темным лаком, отделанный бамбуком и тонкой росписью, а на стене, над диваном, — красное панно: две китаянки смотрятся в озерцо с рыбками. Рыбок девять — восемь золотых и одна черная.
— Рыба по-китайски «юй», — говорю я, — созвучно слову «изобилие». Учитель, проникший в таинственную тьму, сказал: «Восемь светлых рыб дадут достаток и счастье, а черная отвлечет невзгоды».
Хозяин удивляется редким познаниям и предлагает:
— Вы можете отдохнуть здесь. Хотите чаю?
От чая виновато отказываемся. Куда его после пива?
Хозяин понимающе кивает и оставляет нас одних. Невероятно, но так бывает! Татьяна скидывает туфли и взбирается с ногами на диван. Это сигнал к действию? Обнимаю робко и целую в щеку.
— Если ты поцелуешь меня в третий раз, то потеряешь навсегда, — предупреждает Татьяна.
Не могу скрыть огорчения, а она продолжает: