Однажды, подкравшись к баракам, мы увидели двух немцев — старого и молодого, — которые курили и тихо разговаривали на ненавистном нам языке. Выскочив из-за укрытия, мы стали забрасывать их камнями. Мальчишки били из рогаток. Старик с криками скрылся, а молодой почему-то не стал уворачиваться от камней и неторопливо направился к нам. Ленка, моя подружка и соседка по дому, в ужасе завизжала и бросилась бежать. Все остальные сделали то же. А я испугалась так сильно, что не могла сдвинуться с места, потому что он шел прямо ко мне, глядя мне в глаза, и еще потому, что его серьезное по-детски веснушчатое лицо напомнило мне старшего брата, пропавшего на войне. И такие же рыжие, коротко стриженные, но забавно торчащие во все стороны волосы. И походка тоже его. Вот он сейчас подойдет ко мне, подергает шутливо за косички и скажет: «Ага! Попалась! Зачем на базаре кусалась?» И сам же рассмеется довольный, да так заразительно, что все, кто его смех услышит, тоже разулыбаются.
Немец остановился у заграждения и заговорил со мной. Я вслушивалась в его речь, но, конечно же, ничего не понимала. Помню только свое удивление тому, что это не был тот грубый гортанный язык, который мы привыкли слышать на уроке и в фильмах про войну, — речь его была певучая и необычайно красивая, словно я услышала нежный рокот моря, которого до сих пор никогда не видела.
Оцепенение мое прошло. И тогда я достала из сумки сверток с завтраком, который приготовила мне мама, перекинула через ограждение и убежала. Весь день не выходил у меня из головы этот веснушчатый немец, да и всю ночь я почти не спала, думала только о нем и вспоминала его тихий голос.
А утром я наврала подружкам, что проспала, и пошла в школу чуть позже, потому что тайно надеялась увидеть нового знакомого. Удивительно, но он оказался на том же самом месте и помахал мне рукой так, будто ждал меня. Я снова бросила сверток с завтраком и убежала, хотя он и пытался меня окликнуть. Так продолжалось долго, около месяца, прежде чем я осмелилась задержаться и чуть постоять рядом с заграждением, за которым находился он. Я не понимала его речи. Кажется, он спрашивал, кто я и как меня зовут. Только помню, как сердце мое билось сильно-сильно и как хотелось погладить его руку с продолговатым шрамом, идущим от большого пальца. Я украдкой заглядывала ему в глаза и почему-то не могла понять, какого они цвета, а когда он отворачивался, видела на голове две макушки — такие же, как у моего брата. Я и называла его про себя Женей, как брата, хотя и поняла, что зовут его Хайнц: он часто называл себя так в надежде, что и я назову свое имя, но я молчала. Ох и дурой же я тогда была!
В моей школьной жизни произошли значительные изменения. Успеваемость моя заметно выросла. Я и раньше хорошо училась, но вдруг стала просто одержима учебой. Читала запоем все учебники, даже математика, которая раньше давалась с трудом, стала понятной и простой, как слова любовной песни. И больше всего, конечно, нравились мне литература и немецкий язык. Я знала, что выучу его и смогу разговаривать с Хайнцом.
А Хайнц все не оставлял попыток узнать мое имя и был очень настойчив. Но я побоялась назваться и прошептала ему имя подружки. Помню, что он обрадовался тогда, как ребенок.
Моя подружка Ленка упрекала меня, что я стала скрытной и неразговорчивой. Мы жили рядом и всегда были неразлучны. Наши матери тоже дружили и отмечали, что Ленка старается подражать мне: и одевается так же, и волосы заплетает как у меня. Подружка все бегала за мной, пытаясь выведать мою тайну. Однажды это у нее получилось. Она подсмотрела, как я передаю сверток с завтраком пленному врагу, и о моем поступке стало известно в школе и в нашей деревне. Школьные друзья объявили меня предательницей и постепенно перестали со мной водиться. Я пыталась не обращать на это внимания, но вскоре начались оскорбления и преследования. Раз, когда я возвращалась домой, за мной погнались городские ребята из дворов, расположенных рядом со школой. Они загнали меня в глубокую лужу и вываляли в грязи. Ленка все это видела и, хотя пожалела меня, помочь не посмела.
Родители тоже почувствовали неодобрение и косые взгляды соседей. Не стерпев постоянного недоброжелательства, мама устроила скандал. Она, обычно всегда занятая хозяйством и потому молчаливая, неожиданно резко и раздраженно вошла со двора в горницу в тот момент, когда я готовила задания по немецкому, и стала кричать, что я позорю семью и что из-за немцев все наши беды и страдания. Я никогда не видела ее такой, в ужасе и оцепенении смотрела на ее гневное лицо и, только когда она замахнулась на меня рукой, чтобы ударить, тоже закричала: «Мама! Он такой же, как Женя! Ты не понимаешь, он совсем такой, как Женя!» Мама зарыдала и опустилась на стул. А я тоже плакала, обнимала ее, гладила по голове и шептала: «Прости меня, мама. Я больше так не буду».