Обогнув его, девушка вошла во двор и тихонько постучала в ставни; через минуту они открылись, и в окне показалось морщинистое лицо, обвязанное черным платком. Увидя гостью, старушка быстро закрыла окно, и тотчас после этого скрипнула дверь в сенях. Девушка откинула щеколду на передней калитке, заперла ее за собой, и обе женщины вошли в горницу.
— Пошли вам бог доброго здоровья, тетя, я отправляюсь в путь! — сказала девушка, переступая порог.
— Господь с тобой, девонька. Идешь все-таки? — жалобно воскликнула старуха.
— Ухожу, тетя, — с решимостью отвечала девушка, садясь на лавку у большой зеленой печи.
В горнице было темно, потому что старушка всегда держала ставни закрытыми. Молча она взяла трут с запечья, выбила искру, зажгла смолистую лучину, воткнула ее в железный светец, свисавший с потолка у средней балки, и потом, сложив руки, опустилась на лавку рядом с девушкой, которая тем временем сняла с плеч узелок.
— Так, значит, ты все же идешь? — переспросила тетка со слезами в голосе.
— Иду, тетя, иду, никак нельзя иначе, — печально проговорила девушка, взяв обе руки старушки в свои.
— Но разве не могло быть иначе? Разве нет у тебя, Мадла, ни капли любви к этому человеку, и ты не можешь пересилить себя? Поди, привыкнешь...
— Если вы меня любите, тетя, не говорите мне о нем, — перебила девушка. — Мороз меня по коже подирает, как подумаю, что могла бы стать его женой; уж лучше прямо в речку броситься!..
— Боже, боже, что ты говоришь — ведь я же ничего такого не сказала; да знаешь, родители-то думают, что ты была бы хорошо обеспечена — он богач, мельник; была бы ты полной хозяйкой и до смерти нужды бы не знала. А что любит он тебя, так это тоже заметно, раз он тебя, бедную девушку, замуж взять хочет.
— Ах, тетушка, неужели и вы хотите отделаться от меня, как мать с отцом? — жалобно проговорила девушка.— Неужели и вам хотелось бы сбыть меня такому уроду, калеке, богом заклейменному, такому злому скупцу, который готов за маковую росинку человека убить! Я бы не пошла за него, если бы он даже купался в золоте, а на мне единственная юбка была...
— Успокойся, девонька, я не буду тебя понуждать идти за него; ты же хорошо знаешь, что из-за этого я с матерью твоей даже раскумилась. Будь жив брат, покойный отец твой, все было бы по-другому. Что не от сердца — к сердцу не доходит, ну да оставим это. А говорю я вот что: ты должна была бы послушаться родителей...
— Ах, тетя, да сердце у меня так и дрожит от жалости, как о матери подумаю. Хотелось бы мне всем им добром отплатить, а по воле их я поступить не могу, что бы там со мной ни случилось — плохое или хорошее. Как пришел этот злой человек свататься, — вы помните эти дни, — отчим пригрозил мне, что из дому выгонит и еще бог знает что со мной сделает, если я не выйду за мельника. Я тогда ничего не сказала, была как каменная; но как взял меня этот урод за руку, так будто смерть до меня дотронулась, я даже отшатнулась. Мать меня уговаривала, а я не слышала и не видела ничего, все во мне замерло, и как только я в тот день рассудка не лишилась! Когда сваты ушли, отчим снова принялся было мне грозить; хорошо, мать заступилась, а я из дому выбежала. И сама не знаю, как очутилась я на дороге к Гаецкому источнику. Дошла, бросилась на колени перед образом девы Марии и стала горячо молиться. И вот молюсь это я так, и вдруг в ушах раздается: «Уходи прочь!» — и слышу это же самое со всех сторон, от источника, от дерева, с полянки звучит: «Уходи прочь, уходи прочь!». И будто меня что освободило. Сняла я с себя все эти украшения, что на меня надели, и повесила их под образком, потом промыла у родника заплаканные глаза и с облегченным сердцем пошла прямо к вам.
— И сказала мне, что хочешь отправиться в Вену, а я тебя отговаривала.
— Но под конец вы все же сказали: «Ну что ж, иди с богом, а я улажу дело с родителями».
— Если я согрешила в этом, прости меня, боже, — я сделала это только из любви к тебе, Мадла. Ведь я уже две ночи не сплю и все думаю, все думаю, как же я останусь здесь без тебя, да как ты, золотая моя девочка, будешь жить в этом содоме, куда ты отправляешься, — ведь ты такая молоденькая. Осенью тебе будто семнадцать исполнилось?