— Я помою посуду, — сказала она.
— Нет, ты ляжешь в постель. Несколько дней я тебя побалую.
— Твоя машинка. — Она подошла к столу и коснулась клавиш.
— Другая. Та где-то в Африке. Эту я доставал чертовски долго.
Она снова коснулась клавиш. Он увидел, как задрожали ее плечи. Подошел к ней и повернул к себе лицом.
— Так глупо, — сказала она, плача. — Пишущая машинка. — И, припав к его плечу, обняла его, чистые волосы коснулись его лица, и он окунулся в них.
— Лина, — сказал он, чувствуя, как она, плача, вздрагивает. Вот такое бы проявление чувств тогда на вокзале.
Она уткнулась в него головой. С минуту они постояли так, держа друг друга в объятиях, пока он не почувствовал, что от ее волос начинает исходить жар. Он отодвинулся и кончиками пальцем смахнул слезы с уголков ее глаз.
— Может, отдохнешь, а?
Она снова кивнула.
— Это все температура. — Вытерла глаза и взяла себя в руки. — Так глупо.
— Так и есть, — сказал он.
— Обними меня, — попросила она, — как всегда делал.
И через мгновение он уже больше ни о чем не думал — такое счастье, что все вокруг словно испарилось. Но ее волосы снова взмокли от пота, и он почувствовал, как она, ослабев, наваливается на него.
— Пошли, я уложу тебя в постель, — сказал он и, обхватив ее рукой, повел по коридору. — Простыни чистые, — сказал он, довольный собой, но она, кажется, даже не обратила внимания. Скользнув в постель, она закрыла глаза. — Поспи.
— Нет, поговори со мной. Это же как лекарство. Расскажи мне об Африке. Не о войне. Как там?
— В Египте?
— Да, в Египте.
Он сел на постель и убрал ей волосы назад.
— У реки очень красиво. Представляешь, лодки под парусами.
Она нахмурилась, пытаясь представить себе.
— Лодки? В пустыне?
— Храмы. Огромные. Я тебя туда обязательно свожу, — сказал он, и поскольку она не ответила, стал описывать Каир, старый сук,[56] пирамиды специй, пока не увидел, что она наконец задремала, уносимая сном, как лодочка под парусом.
Он закончил мыть посуду и привычно сел за пишущую машинку. Лина была права: ему надо работать. Через день-два от него ждали статью, а здесь был тот же старый стол, где он, бывало, печатал материалы для радиопередач, посматривая на полную жизни площадь. Сейчас улица была практически пустынной. Только обычный жидкий поток армейских грузовиков и беженцев, но в такой знакомой обстановке к нему вернулось вдохновение. Он начал печатать, и комната заполнилась треском, как от старой граммофонной пластинки, вытащенной с самого низа стопки.
«Потсдам крупным планом» — такую статью можно было написать и на основании слухов и фотографий. Но ему подвернулась возможность оказаться там самому, лицом к лицу с Большой Тройкой, чуть ли не посидеть с ними за покрытым сукном столом переговоров, — единственный журналист, побывавший там, «Колльерс» это понравится. Может, даже на обложку вынесут. Приправить деталями от очевидца — звезда из красных гераней, печные трубы, русские патрули. Затем по контрасту написать о центре Берлина, о своей поездке в первый день, о Черчилле на ступеньках Рейхсканцелярии, поставить себя на место Брайана Стэнли, который не будет возражать, да и, скорее всего, никогда не прочтет. Наш человек в Берлине. Не о том, что произошло в действительности — подлое убийство, вернувшее его жизнь в прошлое, — а о том, что устраивает «Колльерс», этого будет достаточно для продления контракта. И в завершение — футбольный матч, реальное укрепление мира, пока Большая Тройка заседает. Когда он закончил, оказалось, что статья получилась на тысячу слов длиннее, но это уже проблема «Колльерс». Он был опять в деле. Пусть режут Квента Рейнолдса.
Розен пришел перед ужином, уже не крадучись и даже извиняясь.
— Мистер Элфорд объяснил ситуацию. Простите, если я…
— Ладно, забыли. Вы здесь, и это самое главное. Она спит.
— Да, хорошо. Вы ничего ей не сказали — о том, что я вам говорил? Иногда это как-то ранит, даже после всего. Их возлюбленные возвращаются, считая, что их тут все ждут. Это непросто.
— Мне плевать.
— Да? Редкий случай.
Еще одна берлинская история, которая никуда не вписывается, ни споров, ни слез. Он подумал о солдатах, переплавлявшихся через Ландверканал в тот день. Они были уже почти дома.
На этот раз Розен принес градусник.
— Немного лучше, — сказал он у постели, измерив температуру. — Пенициллин сработал. Чудо-лекарство. Из плесени. Представляете?