«Я не обращаю внимания на глупых людей, а умные никогда никого не дразнят».
«А меня дразнят „девчонкой“. Это Гошка Сапегин придумал, хотя он совсем, по-моему, не глупый».
«Ну, если он не глупый, то он скоро перестанет тебя дразнить. А ты пока потерпи».
«Вот и мама говорит: „Ты пока потерпи“. А знаешь, как трудно терпеть?.. Геркулес, а почему ты носишь длинные волосы?»
«Так нравится моей матушке, — сказал Геркулес. — А это для меня закон…»
Мать Саши осторожно подняла его на руки и понесла из комнаты.
«Ах, какой он стал тяжелый, — подумала она. — Почти мужчина».
Глава седьмая
Стоило ему войти в класс, как на него вихрем налетел Гошка.
— Принес марки? — спросил он, увидел по Сашиному лицу, что тот ничего не принес, и закричал: — Не принес? Несчастный хвастунишка, врун, врун! А может быть, у тебя их даже нет?
— Нет, есть, — соврал Саша. — Просто я забыл.
— Посмотрим, — сказал Гошка. — Потерпим до завтра. А то придется тебя звать не просто «девчонкой», а «девчонкой-врунишкой».
После школы Саша решил зайти к Маринке и попросить у нее две марки. Подумаешь, две какие-то несчастные марки, неужели она не даст ему их. Он вошел во двор и увидел, что ворота гаража открыты. Саша сначала заглянул в гараж. Там он увидел своего знакомого шофера.
— Здравствуйте, дядя, — сказал Саша.
— А, здравствуй, малый, если не шутишь.
— Хотите, я вам принесу воды?
— Ну принеси, — ответил шофер.
Саша схватил ведро и побежал в глубь гаража за водой. Принес воду и сказал:
— А теперь мне надо идти.
— Важное дело? — спросил шофер.
— Да, — ответил Саша. — Важное.
После разговора с шофером у Саши настроение стало получше. И он побежал к Маринке.
Она была дома одна. Сначала пришлось поиграть с ней в куклы, потом в пароходы, а потом Саша попросил у Маринки, чтобы она показала ему коллекцию папиных марок.
Маринка влезла в папин стол и достала большой квадратный альбом в синем переплете… Каждая страница была прикрыта в нем папиросной бумагой, а под бумагой, на сером толстом картоне, в карманчиках лежали марки.
— Только ты не перепутай их, а то папа будет ругаться. Он эти марки собирает всю жизнь, с девятилетнего возраста.
— А у нас в классе один мальчик, Гошка Сапегин, — сказал Саша, — тоже собирает марки. И даже меняется.
— Как это — меняется? — не поняла Маринка.
— Очень просто, — сказал Саша. — Он отдает, например, твоему папе лишние марки, а твой папа ему свои лишние марки.
— А у моего папы нет лишних марок, — сказала Маринка.
Саша подумал, что, пожалуй, Маринка не даст ему две марки для Гошки, и представил себе, как Гошка завтра будет кричать на него на весь класс: «Врунишка, хвастунишка!»
На каждом листе было написано название страны, но Саше трудно было прочесть эти названия. Он просто ворошил марки: на них были портреты каких-то людей, какие-то дома, деревья, звери, церкви… Их здесь было так много, и Саша подумал, что Маринкин папа совсем не обеднеет, если отдаст ему две марки для этого ненасытного, кровожадного Гошки.
— Ну, насмотрелся? — спросила Маринка.
Ей хотелось побыстрее убрать альбом в стол, потому что папа никому ни под каким видом не позволял брать альбом с марками без его разрешения. И Маринка впервые его сама держала в руках, и сделала она это только ради Саши.
— Сейчас, — ответил Саша и покосился на Маринку. Нет, и просить не стоит, все равно не даст.
Он уже хотел отложить альбом, но тут позвонили в дверь, и Маринка побежала открывать. А Саша вдруг сделал нечто странное, нечто ужасно необыкновенное, нечто такое, что нельзя никому делать ни при каких условиях: он вытащил из марочного карманчика две маленькие старенькие марки (нет, он не взял большие, хорошие марки) и быстро положил их в карман. При этом у него сильно-сильно заколотилось сердце.
Тут же вернулась Маринка. Саша уже стоял в другом конце комнаты. Маринка взяла альбом и сунула обратно в стол. Саша решил ей сказать что-нибудь веселое и беззаботное, хотелось ему притвориться, но вдруг у него пропал голос. Он постоял немного и прохрипел:
— Я пойду.
— Посиди еще немного. Давай поиграем в «дочки-матери». Ты будешь мой сын, а я буду готовить тебе обед.
Но Саша не стал играть и ушел домой.
Дома он вытащил марки из кармана, разгладил их и положил в дневник.
Глава восьмая
Нельзя сказать, что Саша чувствовал себя спокойно. Нет, совсем не так. Во-первых, ему совсем не хотелось есть, во-вторых, когда он делал уроки, то поставил две большие кляксы.
Бабушка уже два раза говорила ему, чтобы он шел гулять во двор, но он отказывался.
И вдруг, когда Саша так сидел, раздался звонок в дверь. Он по привычке прислушался, кто пришел. И когда он услышал голос Маринкиного папы, им овладел дикий страх, он судорожно схватил дневник и сунул его под тахту.
— Евдокия Фроловна, — сказал Маринкин папа, — вы меня ради бога извините, но произошла какая-то странная история: пропали мои две самые ценные марки. Вы понимаете, каждой марке по сто двадцать лет. Я за ними гонялся с детства.
— Вы уж простите меня, но я марки не собираю, — сказала бабушка.
— Извините, извините, я волнуюсь и говорю непонятно. Да, в конце концов, дело даже не в марках, а в факте…
— В каком факте? — спросила бабушка.
— В факте пропажи.
— В факте пропажи?
— Ну да. Возможно, он взял их по глупости. Ну, знаете, как ребята, не отдавая отчета в своем поступке. Он ведь не понимает, какая это ценность.
— А я тут при чем? — не поняла бабушка.
— Их мог взять только Саша, — ответил Маринкин папа. — Он сегодня был у нас, попросил у Маринки посмотреть мой альбом… И вот результат: нет двух самых ценных марок.
В следующую секунду Маринкин папа и бабушка появились перед Сашей. Они стояли рядом, безмолвные, как статуи.
Саша поднял на них глаза и, стараясь говорить как можно громче, сказал:
— Я не брал марок. Честное слово, я не брал никаких марок.
Может быть, сейчас он даже сознался бы, отдал бы эти марки, но он просто боялся сознаться.
— Саша, — сказал Маринкин папа. Он смотрел на Сашу сверху вниз, и Саше казалось, что он сейчас клюнет его носом в самую макушку. — Я понимаю, ты просто не подумал, тебе ничего не будет, я тебя заранее прощаю, только отдай мне марки.
— Я не брал марок, — снова сказал Саша и даже более уверенно.
Маринкин папа снова клюнул носом. Только теперь Саше показалось, что он просто готов заплакать и совсем не собирается клевать его в макушку.
— Ну, хочешь, я тебе дам за эти две марки пять марок: одну новую, например, марку республики Танганьики, Великобританию, Канаду, Ирак и любую страну по твоему выбору… Ну ладно, я тебе дам десять любых марок.
— Честное слово, я ничего у вас не брал, — сказал Саша. Ему стало как-то полегче, он понял, что никто не докажет, что именно он взял эти марки.
— Саша у нас никогда не врет, — сказала бабушка.
Маринкин папа снова жалобно клюнул носом и сказал:
— Значит, это все же сделала она, ну, я ей сейчас покажу!
Он выскочил из комнаты размашистым шагом, и Саша представил себе, как он бежит по лестнице, прыгая сразу через пять, нет, через десять ступенек, как он врывается домой и начинает страшным голосом кричать на Маринку и клевать ее своим длинным птичьим носом.
— Саша, — сказала бабушка, — а может, ты все же взял марки?
— Ничего я не брал, — сказал Саша. — И чего вы ко мне все пристали? — Он немного помолчал. — Бабушка, а что он сейчас сделает Маринке?
— Не знаю, — ответила бабушка. — Всякие бывают отцы. Один покричит и успокоится, а другой перестанет разговаривать. Не будет ее замечать, точно она для него не существует: в общем, будет прорабатывать ее своим молчанием и презрением. А другой, может быть, и накажет ремешком.