Дальше я не смогу рассказать, потому что это слишком личное. Я и так говорю многое, надеюсь, ты не обижаешься на меня, ведь ты старше и можешь понять такие вещи.
Я скажу только, что у нас с Патриком все было иначе, чем у него с Брэдом. В роли девушки был Патрик. Я не знаю, почему он решил сделать все именно так, но не стал с ним спорить.
Я боялся, что сделаю что-то неправильно, но Патрик сказал, что будет объяснять в процессе все, что я должен делать.
И, кажется, я доставил ему удовольствие. Он раскидывал ноги так же широко, как моя сестра тогда или Сэм из сна. Но у Патрика ноги не были тонкими и изящными, они были худыми и сильными. И он выгибался очень сильно, и был очень громким. Таким громким, что мне даже стыдно перед Сэм. И он повторял мое имя много-много раз. Еще никогда я не слышал свое имя так часто. Еще никогда оно не звучало так, будто в нем нуждаются больше, чем в воздухе. Это сделало меня счастливым.
И Патрика тоже. И Патрик был прекрасен
Когда я засыпал, он обнимал меня со спины. Он не признавался мне в любви, не делал что-то подобное. Он по-прежнему повторял мое имя иногда. Он улыбнулся, когда я чмокнул его в щеку.
Но, когда я уснул, мне приснился сон. Мой брат, сестра и я смотрели телевизор с тётей Хелен. Всё было словно в замедленной съёмке. Звук был глухим. И она делала почти то же самое, что делал Патрик. Тогда я проснулся. И не мог понять, что, чёрт возьми, происходит. Патрик еще лежал рядом со мной. Он спросил, буду ли я завтракать. Наверное, я кивнул. Он спросил, все ли со мной в порядке. Я еще раз кивнул. Мы пошли есть. Мы поели яичницу с беконом. Не знаю, зачем я рассказываю тебе о яичнице с беконом. Это неважно. Это совсем не важно. Пришли Мэри Элизабет и остальные, и, пока мама Сэм уже во второй раз перепроверяла чемоданы, мы пошли к дороге.
Родители Сэм и Патрика сели в фургон. Сэм обнялась и попрощалась со всеми. Когда она обняла меня, все, что я смог сказать ей на прощание:
— Ты мой лучший друг.
Сэм улыбнулась, поцеловала меня в щеку и сказала: «Увидимся». И я кивнул.
Патрик подошел ко мне и напомнил, что вернется через пару дней. Я кивнул еще раз. Он улыбнулся и наклонился, целуя меня на виду у всех. Его родители будто и не заметили ничего. Думаю, им было известно, что Патрик гей.
— Береги себя. Я люблю тебя, Чарли.
Это были самые потрясающие слова, которые я слышал. И я был действительно рад, но меня тошнило от чего-то, поэтому момент был подпорчен.
Патрик уселся на водительское сиденье в пикапе и помахал весело. Я помахал в ответ.
Патрик завёл мотор. Заиграла отличная песня. И все улыбались. Включая меня. Но я был уже не с ними.
Это продолжалось, пока машины не скрылись из виду, и тогда я вернулся на землю, и мне снова стало плохо. Но на этот раз я почувствовал себя гораздо хуже. Мэри Элизабет и все остальные плакали и спросили меня, не хочу ли я, к примеру, пойти в «Большой парень». Я ответил:
— Нет. Спасибо. Я должен пойти домой.
— Ты в порядке, Чарли? — спросила Мэри Элизабет. Думаю, я выглядел совсем плохо, потому что все напряглись.
— В порядке. Я просто устал, — соврал я. Сел в папину машину и уехал оттуда. И я слышал музыку по радио, хотя радио не было включено. И когда я подъехал к дому, думаю, я забыл заглушить мотор. Я просто направился к дивану в гостиной, где стоял телевизор. И смотрел передачи, хотя телевизор не был включён.
Я не знаю, что со мной случилось. Словно всё, что я могу делать, чтобы не развалится, — это продолжать писать этот бред. Сэм уехала. Патрика не будет несколько дней. И я не могу поговорить ни с Мэри Элизабет, ни с кем-то другим, ни с братом, ни с остальными родными. Кроме, возможно, тёти Хелен. Но её больше нет. И даже если бы она была с нами, не думаю, что я бы стал с ней разговаривать. Потому что я начинаю чувствовать, что мой сон о ней был правдой. И вопросы моего психиатра перестают казаться странными.
Я не знаю, что мне теперь делать. Я знаю, что у других людей есть проблемы похуже. Да, знаю, но в любом случае это большой удар, и я не могу перестать думать, что маленький мальчик, который ест с мамой картошку фри, однажды вырастет и ударит мою сестру. Я хотел бы не думать об этом. Я чувствую, что снова начинаю слишком много думать, и мысли в моей голове смешиваются, превращаясь в сплошной транс, и это нескоро пройдёт. Он стоит перед моими глазами и даёт пощёчину моей сестре, и он не останавливается, а я хочу, чтобы он остановился, но он меня не слушает, а я не знаю, что делать.
Мне жаль, но я должен закончить это письмо прямо сейчас.
Но сначала я хочу поблагодарить тебя, потому что ты — один из тех немногих, кто слушает и понимает, и не пытается переспать с малознакомой девушкой на вечеринке, хотя имеет такую возможность. Я говорю совершенно серьёзно, и мне жаль, что я выместил на тебе всё это, когда ты даже не знаешь, кто я такой, и мы никогда не встречались лично, и я не могу сказать тебе, кто я, потому что обещал сохранить все эти маленькие секреты. Я просто не хочу, чтобы ты подумал, будто я наугад взял твой адрес из телефонной книги. Если ты так подумаешь, это убьёт меня. Поэтому, пожалуйста, поверь мне, что когда я однажды зашёл в класс, ужасно подавленный после смерти Майкла, я увидел девушку, которая не заметила меня и продолжила рассказывать о тебе своим подругам. И пусть даже я не знаю тебя, но чувствую, что знаю, потому что ты показался мне на самом деле хорошим человеком. Человеком, который был бы не против получать письма от подростка. Человеком, который понимает, что это намного лучше личного дневника, потому что это общение, а дневник может быть обнаружен. Я не хочу, чтобы ты беспокоился обо мне, или пытался встретиться со мной, или как-то ещё терял время. Мне и так жаль, что я отнял его у тебя, потому что ты действительно много значишь для меня, и я надеюсь, что у тебя очень хорошая жизнь, потому что, правда, считаю, что ты этого заслужил. Правда, считаю. Надеюсь, что так оно и есть. Тогда ладно. Прощай.
С любовью, Чарли.
========== Эпилог ==========
Дорогой друг,
Последние два месяца я провёл в больнице. Меня выписали вчера. Доктор сказал, что мои родители нашли меня сидящим на диване в гостиной. Я был совершенно голый и смотрел выключенный телевизор. Они сказали, что я молчал и не пытался объясниться. Отец даже шлепнул меня, чтобы привести в чувство, а ведь он, как я уже говорил, никогда не бьёт нас. Но это не сработало. Так что они отвезли меня в больницу, в которой я уже лежал в семилетнем возрасте после смерти тёти Хелен. Они сказали, что я ничего не говорил и первую неделю никого не узнавал. Даже Патрика, который, всё это время меня навещал. Страшно подумать, что он испытывал в это время.
Всё, что я помню, — это как бросил письмо в почтовый ящик. Следующим моментом идёт тот, где я сижу в кабинете у доктора. И вспоминаю тётю Хелен. И плачу. И доктор, очень милая женщина, задаёт мне вопросы. На которые я отвечаю.
Я, правда, совсем не хочу рассказывать об этих вопросах и ответах. Но я вроде как понял, что всё то, что приснилось мне о тёте Хелен, было правдой. А через некоторое время я понял, что это происходило каждую субботу, когда мы смотрели телевизор.
Первые недели в больнице были очень тяжёлыми.
Самым тяжёлым было сидеть в кабинете врача, пока она рассказывала моим маме и папе, в чём дело. Я никогда не видел, чтобы моя мама плакала так сильно. И мой отец выглядел таким рассерженным. Потому что они ни о чём не подозревали, в то время как это происходило.
Но с тех пор доктор помогла мне разобраться во многих вещах. О тёте Хелен. О моей семье. О друзьях. Обо мне самом. Это происходило в несколько этапов, и на протяжении всех них она показала себя великолепным специалистом.
Больше всего мне помогло то, что меня могли навещать. Вся моя семья, включая брата и сестру, постоянно навещала меня, пока брат не вернулся в колледж, чтобы играть в футбол.
После этого родные стали приходить без брата, который присылал мне открытки. В последней из них он даже сказал, что прочитал моё эссе по «Уолдену», и оно ему очень понравилось, что обрадовало меня.