— Там чуть-чуть побольше пяти. До пяти с половиной не тянет, ну да ладно, посчитаем пять с половиной. — И поспешно заговорил о другом: — А коровы у вас нет, Дарья Павловна?
— Корову нет резону держать. Живу одна. Которые семейные, те, конечно, с коровами.
— Без молока плохо в деревне, — посочувствовал Степан Васильич. — Мы вот и в городе живем, да корову держим. У нас улица прямо в поле выходит, так не мы одни с коровой-то…
— Да я без молока не живу. У соседки беру. Много ли мне надо, одной-то!
— А у вас, Дарья Павловна, где ж хозяин? Я смотрю, женщина вы из себя приятная, а вот мужа нет.
— Хозяин-то был, — она погрустнела. — Замуж я вышла в сорок первом году, пятнадцатого июня, а через неделю война началась, мужа взяли… Не пришлось пожить.
— Погиб?
— Сначала извещения у меня такого не было. Написали мне, что пропал без вести. Я все ждала его, все ждала, думала: может, вернется… Так и прожила бы до самой смерти, да, спасибо, учителька наша новая нынешней весной надоумила написать в одно место. Как оно называется, я уж забыла. Недавно получила письмо, сообщают, что погиб, и даже место указали точно: возле Житомира. Это на Украине. Теперь вот хочу съездить туда, проведать.
— Чего уж ездить-то, — сказал Степан Васильич. — Что с воза упало, то пропало. Не воротишь.
— Другого можно мужика найти, — добавил Гоша и подмигнул Тольке.
— Да затосковала я что-то, уж так затосковала — невмоготу. — Дарья Павловна высморкалась в фартук и смахнула слезы со щек. — Вот съезжу, поплачу там на могилке да и успокоюсь.
Леха уже слез с чердака и помогал отцу вязать беремя. Толька стал подавать сено на автомашину вставшему там Гоше. Они превратили эту работу в очередную забаву. Толька кидал огромные охапки, торопливо нанизывал на вилы еще и вновь кидал.
— Все равно завалю, — твердил он упрямо.
— Давай-давай, — подзадоривал сверху Гоша. — Тебе только портянки лицевать. Тебе дай волю — чулки по три метра вязать будешь. Сила есть — ума не надо. Во дает!
Он вертелся вьюном: успевал и принять охапку, и положить ее на нужное место, и прижать следующей; при этом быстро оглядывал свое сооружение — воз получался широкий, с четко выложенными углами, с ровными сторонами — и сыпал шуточками, от которых Толька давился от смеха и оттого слабел.
— Ишь ты, — не выдержала хозяйка, — городские, а воз наклали знатный.
— Да мы, мать, москвичи-то деревенские, — сказал Гоша сверху.
— Верно, — подтвердил Степан Васильич. — Я когда-то даже бригадирил в своей деревне, а колхоз у нас был крепкий: одной картошки давали на трудодни столько, что насыпали целое подполье. А потом как началось это сливание колхозов, объединили нас с соседями, а там народ разбалованный, жили бедно. Ну и пошло все наперекосяк. Я гляжу, удирать надо. Ну и уехали. А теперь вот колхозные годы не засчитывают мне для пенсии. Справедливо ли?
— А в городе что ж ты пенсию себе не заработал?
— В городе какая у меня была работа? Там печь перекладешь, там поплотничаешь.
— Шабашничал, значит, — понимающе улыбнулась Дарья Павловна. — Тогда пенять не на кого. На себя надо пенять.
— Выходит, что так, — с натугой согласился Степан Васильич.
Выкинули из сеней остатки, взвесили.
— Четыре пуда, мамаша! — весело объявил Леха. — Всего-то будет восемьдесят один.
— Смотри-ко, как мало-то! — удивилась та.
— Неверно, что ли?
— Да вроде бы и верно, а только что-то мало получилось. У моей соседки столько же было сена, а вышло сто пудов с лишком. Как же это у меня…
— Но ты же считала! А если не считала, так на то твоя воля была! — строго заметил Гоша.
— Это-то верно, — заметила хозяйка и поджала губы.
— Ну-ка, ребята, подберите все вокруг до последней сенинки, — засуетился Степан Васильич. — Алексей, слазь на чердак, а ты, хозяюшка, подмети в сенях. Авось еще пуд-другой наберется.
Подобрали вокруг — и вправду набралась порядочная куча. Аккуратно увязали ее, взвесили:
— До пуда немножко не тянет.
— Да что вы! — с удивлением и даже с испугом сказала Дарья Павловна. Она подошла, с трудом приподняла беремя. — Да неуж не будет пуда? Неуж пуд такая тяжесть? Вы что?!
Тогда все подошли и по очереди взвесили сено на руках.
— Нету пуда, — решительно сказал Степан Васильич, как отрезал.
Леха недоуменно пожал плечами, словно говоря: «И чего мы ее слушаем!»
— Папань, да переплати ты рубль! — гневно сказал Толька.
— Да я ничего… Я не против, — пробормотал Степан Васильич, словно спохватившись, что спор идет действительно только из-за рубля.