«Ну, вот и сбылось, — отрадно проносилось в голове. — Какой же я молодец!.. Бросил все, приехал, нашел ее и сижу, обнимаю — фантастика! А не приехал — сидел бы сейчас с гостинице с командированными: один пьян, храпит, другой с разговором ко всем лезет, третий за столом стучит шахматами или, того хуже, домино. А я здесь сижу, звезды надо мной мигают, огородом пахнет, и девка у меня под рукой. Да еще какая!.. Ишь, угрелась!»
Он как бы нечаянно скользнул рукой по ее спине, все больше и больше волнуясь. Потом придержал за локоть, такой мягкий, девичий локоть с прохладной нежной кожей. Платье на ней и впрямь было домашнее, легонькое, с короткими рукавчиками, а рукавчики свободные. Он — опять будто бы нечаянно! — сунул руку в рукавчик, положил ладонь на ее голое плечо.
Как она ему нравилась сейчас! Маша… Марея…
Она сидела рядом с ним, и от ее близости, от жаркого желания у него кружилась голова и сохло во рту. Мельников отвел прядь волос с ее щеки и поцеловал, потом снова, уже смелей и куда попало: в мочку уха и ниже, в шею, восхитительно пахнувшую женским телом, женским теплом.
— Однако… — девушка поежилась. — Вы очень уж осмелели. Не надо.
Он поцеловал ее плечо.
— Все маме скажу, — выговорила Маша смеясь.
Она хотела свести все к шутке и отстранилась тихонько, явно опасаясь его обидеть.
— Ты мне очень нравишься, — сказал Мельников чуть хрипловатым голосом. — Слышишь?
Он сцепил руки у нее на боку, крепко прижал к себе, всем телом ощущая, как она крупна, налита силой, здоровьем, как горяча.
— Маша, ты мне нравишься! — пробормотал он громче, с непонятной для нее тоской. — Очень, понимаешь? Вся нравишься!
Он расцепил пальцы и положил ей на грудь руку, ловя ртом ее губы.
И девушка, до той поры сидевшая отчужденно, теперь чуть повернулась к нему и дала себя поцеловать. Она дышала горячо и вздрагивала под его поцелуями, защищаясь и отвечая на эту его ласку.
— Какая ты красивая… Какая ты славная… Если бы только ты знала, какая ты!..
Он торопливо рвал пуговки у нее под горлом, распахивая платье на груди.
— Нет! — сказала она твердо и отстранилась от него. — Нет-нет, нельзя так.
Маша качала головой и торопливо застегивалась. Он не слушал ее, обнял со всей силой, но девушка резко отодвинулась.
— Не надо, — повторила она тихо, с неожиданным укором, но так, что Мельников сразу поостыл.
— Не сердись, — сказал он виновато. — Так мне хорошо!
И опять придвинулся к ней, а в ответ на ее оборонительные движения произнес с жаром и досадой:
— Да не бойся ты! Я тебе ничего плохого не сделаю.
Она успокоилась немного.
— Милая ты моя, — неловко выговорил Мельников. — Какая ты… Надо же! Мне так ни одна не нравилась за всю мою жизнь.
— Правда? — доверчиво, совсем по-детски, спросила Маша и посмотрела ему в глаза.
Он произнес уверенно:
— Правда.
Корова в сарае хрупала все так же мерно. Коростели перекликались за деревней, и трудно было разобрать, сколько их — два, три или даже четыре. Ночь текла в тишине и безветрии.
Мельников обнимал девушку, укрывая ее пиджаком. Она тихонько вздрагивала то ли от холода, то ли от волнения. Он целовал ее осторожно, и опять она не противилась, только сразу же отстранялась, если он был чересчур смел.
— Как хорошо, что я тебя нашел! Прямо какая-то сила толкнула: иди! А приехал, стою дурак дураком: куда же теперь? И тут ты. Надо же! Сам дивлюсь.
— Не перепутал? — спросила она с коротким смешком, намекая на обилие Маш в Озерецком.
Он привлек ее к себе, целуя в висок, в щеку, в подбородок.
— Нет, ты только одна такая. Только одна…
«Черт возьми! И сели же мы! Сзади-то лестница, ступеньки…»
— Что это у вас? Два сарая? — спросил он как бы между прочим.
— Здесь у нас корова стоит, да теленок, да овцы. А в той пристройке мы сено кладем.
— Давай пересядем к сеновалу.
Она отрицательно покачала головой.
— Да ведь холодно здесь! Там на порожке сядем. Чего ты боишься?
Она молчала.
— Я люблю, когда сеном пахнет, — торопливо говорил он. — В городе живешь, не часто его слышишь. Пойдем, Маш, — он приподнялся, легонько подталкивая ее в спину.
— Нет, — сказала она, понимающе усмехаясь. — Мы туда не пойдем. — И покачала головой.
Он взял ее за руку — она руку отняла. Словно кисею некоего тумана сдернул кто-то, словно холодком пахнуло на Мельникова. Он понял, что допустил какую-то оплошность, и покорно сел рядом; опять осторожно, но настойчиво обнял и поцеловал ее.