— Ну что ты лепишься на этой хреновине! — говорит он, словно обрадованный тем, что есть повод для насмешки. — Подстели себе что-нибудь, сядь по-человечески.
Сидящий неловко дергается, валится на сторону, досадливо машет рукой:
— Не… Ничего, я так.
— Радикулита боишься? Зря. Пусть он нас боится. Ложись на землю — она теплая, прогрелась за день. А нет — мы ее сами нагреем.
И он еще вольготнее устраивается на плаще, потирает рукой пухлую грудь, оглядывает молчаливую реку, небо с полноликой луной, темные притихшие кусты.
— И вот, понимаешь, Михаил, — сидящий продолжает прерванный рассказ, — получилось так. Черчение — предмет в школе сам знаешь какой — второстепенный! Чтоб иметь нормальную нагрузку, то есть по восемнадцать часов в неделю, я бегал в три школы. И вот летом из отпуска являюсь, ни сном ни духом ничего такого не жду, а мне: вам работы нет. В чем дело? Одна школа аварийная, ее закрыли; ученики, естественно, будут ходить в другую, где уже есть учитель черчения. Во второй мои уроки передали учителю рисования, потому что тому не хватало. А что мне осталось? Школа-восьмилетка, в которой уроков-то всего четыре в неделю. Следовательно, зарплата у меня — с гулькин нос. Смешно назвать. Вот положение! Вроде тебя не уволили, и в то же время ты без работы. Я заметался: что делать? Думал-думал…
— Погоди, Викторыч, — Михаил садится. — Как это заметался? Чего метаться-то? И о чем тут думать? Я тебя не понимаю. Ты что, не при Советской власти живешь? Тебя работы лишили, и ты не знаешь, что делать? Ну, ты даешь!
Все это он выговаривает с веселым возмущением, напористо, и сдерживаемый смех клокочет в нем, как вода в кастрюле.
Викторыч немного сконфужен.
— Тебе со стороны хорошо судить, — говорит он довольно неуверенно. — Чужую беду руками разведу, а к своей ума не приложу.
— Ума не приложу? Ты что, Викторыч! Да пошел бы в райком партии или в свой местком. Ты же член профсоюза! К прокурору, в конце концов! Так и так, мол, лишили работы, а у меня жена, детишки по лавкам бегают… У тебя ли должна голова об этом болеть? Пусть она болит у того, кто без работы человека оставил, кто законодательство о труде нарушает. Нет, Викторыч, как хочешь, а ты меня удивляешь.
Михаил опять ложится, подрагивая животом от смеха.
— Надо же! — приговаривает он. — Что ему делать? Он не знал, он задумался! Хо-хо. Ну, своячок! Рассмешил…
Викторыч с улыбкой смотрит, как полнокровный человек лежит, не боясь ни комаров, ни вечерней сырости; потом говорит, словно оправдываясь:
— Видишь ли, тут есть одно немаловажное обстоятельство. Я не имел морального права протестовать! По образованию-то я не педагог и в учителях оказался случайно, когда с завода ушел.
— А это не имело значения, как ты там оказался! — категорически отвергает Михаил. — Тебя на работу приняли? Приняли. Замечаний никаких, верно? Так что будьте добры!..
Лицо сидящего светлеет от смущенной улыбки, Викторыч бормочет:
— И в самом деле… Наверно, надо было… А мне и в голову не пришло.
Он накидывает на себя пиджак и поводит плечами.
— Без «наверно»! Я на твоем месте такого шороху навел бы! Ого!
— Сережа! — раздается из палатки сонный женский голос, — Вы долго там будете рассиживаться? Иди спать.
— Погоди, — говорит Викторыч не без досады. — Мы еще посидим, потолкуем.
Судя по всему, для него раздумье — излюбленное состояние, и он склонен к таким душевным разговорам. Сергей Викторыч продолжает говорить, и видно по его лицу, что он сам мысленно взвешивает тот или иной факт и при этом испытующе, как бы спрашивая, посматривает на собеседника.
— Иди-ка лучше к нам, да и мою Ларису прихвати, — басит Михаил в сторону палаток. — Вы сюда спать, что ли, приехали?
Но оба палаточных домика безмолвны и недвижимы. Некоторое время спустя можно различить неясно долетающее оттуда ровное дыхание спящих. Сергей Викторыч встает, и его громадная тень снова ложится на поле. Подбрасывая в костер сухие сучья, он говорит, и лицо его, озаренное огнем, оживленно, улыбчиво:
— Вот ты говоришь: неужели не мог, неужели не знал? Надо бы, мол, так, а ты… У меня, видишь ли, практическое соображение запаздывает на один такт, и в этом все дело. Вот тебе пример. Стоят у меня на кухне четыре стула. Ну, и обивка у них того… дрянь обивка. То тесто капнули, то масло брызнули. А выбрасывать жалко: они удобные. Я решил их обтянуть новой материей. Пошел в магазин и купил вельвета.