— Что там могло быть! Ну, поцеловались раз…
— Валентина и об этом знает?
— Знает.
— Тоже сам рассказал?
— А у меня от нее секретов нет.
— Ты что, того? — Михаил крутит пальцем у виска.
— И вот я часто задумываюсь, — продолжает Сергей Викторыч, не обращая на его жест внимания, увлеченный ходом своих мыслей. — Как тут судить? Не знаю. Две крайности, две точки отсчета: с одной стороны — порядочная женщина, с другой — грешница, в общем-то. А между ними пропасть. На кого прикажешь надевать терновый венец? А кого увенчать алмазной короной? А?
Михаил наконец разражается давно сдерживаемым смехом и смеется долго, поглядывая на свояка и вытирая выступившие слезы.
— А ты не суди, вот чудак! — выговаривает он сквозь смех. — Твоя жена должна быть святой, а все остальные — грешницами. Вот и вся философия. Просто, как орех расколоть. Понял?
Словно предостерегающе — ш-ш-ш — прокатывается ветерок над кустами, и, внимая этому предостережению, свояки замолкают. Михаил делает вид, что дремлет, да он и на самом деле задремал. А Сергей Викторыч явно не удовлетворен разговором, хмурится.
— Это прямо удивительно, — бормочет он довольно нелюбезно. — Все-то ему ясно…
— А ты думал как! — снисходительно улыбается Михаил.
— И размышлять не надо ни о чем.
— А чего из-за пустяков-то стараться! Э-ха-ха…
Михаил сладко потягивается, зевает, жмурится.
— Все тебе ясно, думать ни о чем не надо. Откуда вы такие беретесь, удивительно!
— Все оттуда же, откуда все, — хладнокровно ответствует Михаил.
— Знаешь, со мной однажды поучительный случай был, — после некоторого молчания начинает Сергей Викторыч. — Рядом с нашим городком есть поселок, в котором находится музей одного крестьянского поэта прошлого века. Тот поэт и написал-то не ахти что, всего несколько стихов, вроде «Вот моя деревня, вот мой дом родной». А музей есть, и штат в нем — директор и половина уборщицы. Директор пробавляется тем, что в юбилейные дни статейки напишет в областную да районную газеты. Ну, еще сочинит какой-нибудь жалкий путеводитель по своему учреждению… И вот оказался я однажды в кабинете у председателя тамошнего поселкового Совета, со мной еще два человека были. Точнее сказать, я был с ними, а не они со мной. Сидим, разговариваем, вдруг приоткрылась дверь, кто-то этак робко заглянул, сказал «извините!» и тотчас закрыл. Испуганно так, представляешь? Председатель с досады плюнул и говорит нам: «И что за человек! Вот всегда так. Нет бы зашел, руку подал, поздоровался честь честью, сказал, что ему нужно. Так нет, сунулся, что-то прошелестел и скрылся». Все это председатель выговорил прямо-таки презрительно. А мне стало не по себе. Ведь и я тоже постеснялся бы войти к нему! Ведь человек занят, как это его от дела отрывать? А он обо мне отозвался бы вот так же, чуть ли не брезгливо. Понимаешь? И как это все!.. Хочешь сделать хорошо — получается наоборот. Есть разряд людей, которые уважают мужскую силу, бесцеремонность и нахрап. Верно говорят: нахальство — второе счастье.
— Понял, понял, куда ты клонишь! — рокочет, колыхаясь животом, Михаил. — То, что ты называешь нахрапом, — нормальные человеческие отношения. Этот твой директор музея не человек, а человечишка. Тихонький, интеллигентненький: будьте настолько любезны, если вам не трудно, скажите, пожалуйста… Тьфу! У него комплекс неполноценности, бледная немочь и отсюда превратное понятие обо всем. Но ты не бойся, ты покрепче, хотя тоже… суслик.
— А я не боюсь. Я только удивляюсь: откуда вы все-таки беретесь? Вас надо топить еще слепыми, как котят.
— Ты чего это? — Михаил изумленно приподнимается на локте.
— Ну как же! Все ты знаешь, всех рассудишь, а мозгами шевелить — пусть дядя. Это, мол, труд тяжелый, это не по мне…
— Твою так! — свирепеет Михаил. — Чего ты взъелся-то? На головешку сел?
— А надоело. Что тебе ни скажи, на все готовый ответ. Разговор пьяного с трезвым… Все дураки, один ты умный.
— А пусть каждый о себе понимает как хочет, — Михаил свысока усмехается. — И как того достоин. Был бы умный, не стал бы с женой о другой бабе трепаться.
Сергей Викторыч встает, ногой отшвыривает в костер коряжину, на которой сидел, — искры летят в сторону лежащего Михаила — и выговаривает запальчиво:
— Знаешь, я таких людей больше всего не люблю!
— Каких?
— А вот которые жиром обрастают. Со всех сторон.
— Ну, ты меня этим не попрекай! — Михаил проворно встает. — Я твоего куска не заедаю, понял? Мой жир не за твой счет.
— А я тебе говорю: терпеть не могу таких людей, — повторяет Сергей Викторыч.