На пляже народу как на базаре. Только на базаре все ходят, топчутся, а тут лежат рядами, словно шпроты в банке. До раздевальной кабинки дойти — проблема. Однажды дама оказалась рядом с Самуниным, просто бок о бок, и вдруг попросила:
— Извините, вы не можете на секундочку отвернуться? Я переоденусь. Не хочется идти в кабину по этой гальке — ногам больно.
Едва прикрываясь халатиком, быстро сняла мокрый купальник, надела все сухое, поблагодарила соседа небрежно:
— Благодарствую.
И опять же сделала это просто, не ломалась, не стеснялась. А и в самом деле, что тут ломаться! Дети они, что ли: хоть она, хоть Андрей Петрович? «Отношения между людьми должны быть простыми, естественными», — размышлял он, а сам вдруг усмехнулся, вспомнив увиденное только что краем глаза. Эта женщина была такова телом, что, по мнению Самунина, ей можно было разгуливать и в чем мать родила — все только любовались бы, только восхищались.
Дочка ее, сумрачное и довольно капризное создание, чрезвычайно ладненько скроенное, не ленилась ходить в кабинку, а как шла босиком по гальке — это надо было видеть! Впрочем, как заметил Андрей Петрович, дочке тоже очень шло быть или вот так, в купальнике, или в белой кофточке без рукавов и в очень короткой юбочке, то есть когда она вся на виду. «Ишь какие обе! — восхищался тайком Самунин. — На обложку журнала обеих — красавицы. Это у них, видно, наследственное…» Впрочем, однажды эта девчонка надела брючки — ну поглядеть не на что: худая, угловатая. Нет, мама ее во что ни одета — залюбуешься!
Смуглую женщину с пышной копной волос звали Оксана Васильевна. А вот ее дочка и была Леся. Очень красивые имена, только фамилия у мамы с дочкой невзрачная — Шкропанец. Смешная фамилия, легкомысленная.
За обедом мама с дочкой садились за соседний столик. Они уже здоровались с Андреем Петровичем как со «своим», причем старшая дружелюбно, даже ласково, а младшая сумрачно, замкнуто и как бы свысока.
Андрея Петровича мало занимала дочка, зато мамашу он отмечал в любой толпе, любил наблюдать за нею и не упускал из поля зрения. Иногда он и она перебрасывались шутками, потому что ему хотелось сказать что-нибудь очень смешное — смуглая женщина смеялась охотно и как-то по-особенному. Он чувствовал возрастающее непонятное волнение, когда она смеялась. Однажды в разговоре ему приятно было как бы между прочим упомянуть, что у него под началом четыреста человек и есть личный шофер, личный кабинет, личный секретарь. Ему показалось, что Оксана Васильевна стала после этого более благосклонна к нему. А он почувствовал себя увереннее.
— Ну как же, знаю ваши места, — говорил Самунин в своей обычной манере: и сдержанно, и покровительственно. — У меня там друзья живут: Степан Пушик, Павло Добрянский.
— Где именно «там»?
— В Ивано-Франковске.
— Какие же это наши места! Оттуда к нам в Закарпатье сутки добираться.
Мама с дочкой улыбались.
— Все равно, — рассудительно возражал Самунин. — Ваш край.
Ему нравилось беседовать с нею о чем угодно, пусть даже самый пустой разговор шел — все равно хорошо. Приятно было замечать, что и ей беседа с ним в удовольствие, во всяком случае это она обычно заговаривала. Легкий у нее характер. С кем угодно разговорится — и со знакомым и с незнакомым.
Андрей Петрович чувствовал, что присутствие этой женщины странным образом преображает, молодит его. Он был готов на всякие глупости, лишь бы видеть ее полное, улыбающееся лицо и слышать ее смех. Лишь бы она не отвлекалась на что-нибудь, не отходила. Сначала эту легкость духа, эту прямо-таки юношескую грацию в самом себе, в своих движениях Андрей Петрович отнес за счет южного климата, отдыха. Но это было не так. Он томился и скучал, тяготился бездельем, если не видел поблизости Оксану Васильевну. А если она была рядом или просто в поле его зрения, он оживал. А если они уже разговаривали, Андрей Петрович и вовсе преображался: из солидного, серьезного мужчины превращался в несерьезного и несолидного, говорливого и шутливого, — по крайней мере, так ему казалось. «Надо быть посдержанней», — упрекал он сам себя.
Впрочем, при всем том ни разу не возникло у него игривой мыслишки насчет ее и себя. Он был очень уравновешенный и добродушный человек, который никогда не позволит себе ничего. Есть она — и как хорошо, что она есть! Нет ее — плохо, но что делать! Увы!.. И — только. Никаких дерзких личных планов, никакого полета мечты не должно быть у человека с положением, семейного, не дурака…
Что касается Оксаны Васильевны, то она была с ним очень дружелюбна, очень ласкова, но такой она была со всеми. «Она не из тех… легкомысленных. Не из вертихвосток, — думал он с удовлетворением. — Очень серьезная женщина… с дочерью».