- Миссе, Миссе! Отойди от сквозняка!
- Со мной играть опасно, - произнес в этот момент хозяин. - Как я уже сказал, могу и топором врезать по спине…
- Ну, Миссе, иди попей молочка, - произнесла хозяйка, подошла и забрала кошку на руки.
Йере увидел стоявшее рядом с печкой совершенно пустое кошачье блюдце. Он натянул остатки соломенной шляпы на голову, бросил грустный взгляд на дружелюбно настроенную кошку и вышел на улицу. Снова на память ему пришла песня покойницы матери, в которой столь красиво говорилось:
Кто-то зарабатывает себе на пропитание сочинением церковных песнопений, другие же - забоем животных.
Ливень нагло ударил прямо в лицо, когда Йере вышел из сеней на улицу. До шоссе он почти бежал бегом, словно убегая от палок и топоров. Счастливы те люди, у которых нет чувства юмора: они могут выслушивать своих ближних, не смеясь над ними.
Вечер уже оделся ночной темнотой. Стало трудно различать лужи, поскольку все вокруг превратилось в единое черное пятно, а очки запотели. Йере сейчас действительно боролся за выживание. Прошлое и будущее не радовали его. Он только мрачно думал о том, где бы можно было прилечь, чтобы плечи оставались сухими, а сердце успокоилось.
Он уже почти дошел до околицы бездушной деревни Потинкорва, когда беспощадное небо открыло все свои водостоки. Казалось, что темные чудовища облаков до этого накапливали воду в своих хранилищах и сейчас предприняли новое изнуряющее наступление на одинокого путника. В темноте мелькнул свет. Йере быстро направился к нему и нырнул в небольшую избушку, где пожилая хозяйка лирически коротала вечер в обществе своей невестки.
- Я доктор Андерссон, - с достоинством произнес Йере, смахнув воду с курточки. - Мой автомобиль завяз в дорожной глине, и я не могу продолжать свою поездку. Вы не могли бы предоставить мне ночлег.
Йере бросил осторожный взгляд на женщин в ожидании ответа. Молодая хозяйка не осмелилась открыть рот, но свекровь встала и подошла поближе к доктору.
- Снимите с себя мокрую одежду. Я посушу ее. Давайте и шляпу.
Старушка повесила плащ и остатки шляпы Йере на выступ печи, предложила гостю сесть и шепотом что-то сказала невестке. Та согласно кивнула головой и принялась готовить кофе. Спустя некоторое время в маленькой избе уже царила добрейшая атмосфера. Доктор Андерссон пил кофе и грыз вкусные сухари. Невестка сходила в комнату и приготовила постель, а свекровь развлекала путника:
- Еще кофейку?
- Пожалуй, капельку…
- Сухарей?
- Пожалуй, немного…
- Не церемоньтесь.
Йере не церемонился. Он жаждал улечься в постель, но его подвергли расспросам. Он обратил внимание, что женщины о чем-то перешептывались весь вечер, и вот свекровь раскрыла тайну этих переговоров:
- Простите, но нельзя ли кое о чем попросить доктора?
Доктор Андерссон готов был даже на мелкие преступления. Конечно. И свекровь обнажила голень, показала ногу с варикозным расширением вен и коротко сказала:
- Такие вот они.
- Ай, ай! Выглядит плохо. Вы много раз рожали?
Старушка попросила помощи у невестки.
- Шестнадцать, - ответила застенчиво молодая хозяйка.
- Пожалуй, больше, - подумав, сказала свекровь. - Не вспомнить.
- Вот они и появились, - убежденно сказал Йере.
- Что с ногами делать? Болят, а иногда совсем немеют.
Йере оставался спокойным и внешне холодным. Он осмотрел голени старухи, на которых были грыжевые кольца - следы, оставленные каждым рожденным ребенком, и медленно произнес:
- Я, к сожалению, доктор не по этой части, но, несмотря на это, могу сказать, что случай весьма серьезный.
- А вы доктор по какой специальности?
- По технике и философии…
- Может, вы все-таки знаете что-нибудь?
- Разбираюсь только в душевных болезнях. Вам немедля нужно обратиться в больницу, где делают операции по удалению грыжи.
- Резать я не дам.
- Грыжеобразные образования можно лечить и с помощью инъекций, то есть впрыскивания.
- Впрыскивания? - воскликнула старуха в ужасе. - А что они впрыскивают?
- Различные препараты, - авторитетно ответил Андерссон, желая лишь одного - чтобы старуха убрала ноги с его коленей и прикрыла свои раздувшиеся вены шерстяными носками.
- А нельзя ли делать такое впрыскивание дома? - поинтересовалась старуха.
Андерссон покачал головой.
- Пожалуй, но у меня нет ни шприца, ни лекарства. И, как я уже сказал, я доктор не в этой области.
- Это ничего не значит, - произнесла старуха. - Матилайнен у нас тоже ведь не человеческий доктор, а все же выписывает рецепты.
Тут невестка робко заметила:
- Конечно, тетя, может, поехать в больницу?
- В больницу? Не дури. Матилайнен никогда ничего не говорил о больнице, а он-то что-нибудь да знает.
- Он ветеринар. Я согласна с доктором…
- Андерссон, - подсказал Йере.
- Я согласна с доктором Андерссоном. Тете необходимо поехать в больницу. Ээро дадут в полиции автомобиль напрокат, чтобы отвезти в Лахти или даже в Хельсинки.
Свекровь наконец сняла ноги с колен Йере и осторожно поинтересовалась, не может ли доктор прописать ей лекарство. Ответ Йере был уклончивым. Он не шарлатан, который приканчивает своего клиента сегодня вместо того, чтобы спасти его от смерти завтра, и не подлый волостной лекарь, завидующий росту заболеваний в соседней волости. Сейчас его интересовал больше Ээро, а не вздутые вены у старухи. Выяснилось, что Ээро - младший сын старухи, полицейский, который сейчас ловит какого-то опасного преступника.
- Тот, говорят, украл душистое мыло и выступает под чужим именем, - усмехнулась старуха и попыталась снова перевести разговор на вздутые вены.
Доктор Андерссон испытывал аллергию к душистому мылу. Он знал, что человек превращается в преступника только после того, как его арестуют. Поэтому разумнее всего сбежать, сохранив свое имя безупречно чистым. Он с ужасом думал о тюрьме, этом государственном салоне красоты, где вьющиеся волосы преступности стригут трехмиллиметровой машинкой.
Когда свекровь спросила невестку, сколько сейчас времени, и удивилась тому, что Ээро задерживается, доктору Андерссону стало не по себе.
- Что это за вор, укравший мыло? - как бы мимоходом поинтересовался Йере.
- Говорят, житель Хельсинки, - ответила невестка. - Но мой муж поймает его. Ээро задерживал и более высоких господ. На прошлой неделе даже одного директора банка. И торговца автомашинами.
Мысли доктора Андерссона помчались к автомобилю. Дверцу он, оказывается, не запер, а в машине его чемодан и множество ценных технических приборов. Надо немедленно пойти и посмотреть, чтобы потом не рвать на себе волосы.
- Беззаботность человека способствует росту преступности, - заключил доктор Андерссон. - Не закрывают дверей, не пользуются замками и позволяют собакам спать по ночам в доме. Честность и доверчивость являются важными факторами в истории преступности.
Он набросил на плечи плащ, прикрыл высохшей грудой соломы свои волосы и поспешил на улицу. Свекровь пошла за ним, остановила в дверях и робко спросила:
- Нет ли у доктора в автомашине шприца? Я подумала, что было бы удобно впрыснуть лекарство здесь, дома
- Если хозяйка желает, - дружелюбно ответил Андерссон, - то пожалуйста. Идите в комнату и раздевайтесь.
- Совсем?
- Желательно… А затем ложитесь в постель.
Доктор Андерссон исчез в потоке воды, лившейся с неба.
Глаза, успевшие привыкнуть к яркому свету лампы, не различали ни луж, ни глины. Икры ног у него стали ледяными. Но сытый желудок был благодарен исполнителю роли доктора. Только праздная совесть, которой никогда не добыть средств для жизни, завела свою старую, заунывную песню: хорошо выступил, но совершенно бесчестно. К черту, к дьяволу…
Леса, тянувшиеся вдоль дороги с обеих сторон, тяжело вздыхали, словно море в стихах поэта Мериканто. Небо, владеющее бесконечностью, выглядело неприветливым и бесчувственным. Оно сплошь было покрыто свинцовыми тучами, и не было даже крошечной щелочки, позволившей солнышку хотя бы на минуту взглянуть на глинистую поверхность пашен и дорог.
Глава шестая,
в которой Йере знакомится с сапожником Ионасом Сухоненом и встречает свою судьбу, Лидию Тикканен
Все мужчины рождаются свободными и равноправными, но, становясь взрослыми, они вступают в брак. Одни из них за несколько лет становятся циниками и начинают курить трубку, другие же бросаются в пьянство и болеют одной-единственной болезнью - недугом под названием "бочка с вином". Сапожник Ионас Сухонен выбрал другой, вполне подходящий путь: он сохранил самостоятельность и черпал мудрость из книг. Его тонкие губы, цвет которых напоминал кисель из черники, годами пережевывали деревянные и медные гвозди, а заодно выбросили в мир много крылатых слов и выражений. Позднее они стали общим достоянием жителей поселка, в котором он жил. В некоторых афоризмах сохранилось и имя автора, например: "Проснись хоть на пробу, сказал Сухонен своему ученику" или "Чему бы ни научился в молодости, в старости все забываешь, говорил Сухонен". Когда любивший поразвлечься председатель поселковой общины попал однажды в Хельсинки в покои полиции, где встретил дьячка своей волости, распевавшего веселую весеннюю песню, он воскликнул: "Жизнь - гротеск, сказал Сухонен, когда над гробом покойного играли на гармошке".
Ионас Сухонен, сам того не желая и не замечая, стал одной из видных персон поселка. Когда люди пытались решить какую-нибудь проблему, кто-нибудь из присутствующих с невинным видом говорил: "Сухонен придерживался такого-то мнения" или "Сухонен обещал подумать над этим вопросом".
Четырнадцать лет тому назад Сухонен арендовал в лавке купца Сексманна помещение на первом этаже и оборудовал там мастерскую. В непосредственной близости располагалась и его небольшая жилая комната. На книжных полках стояло полторы сотни томов, а на стенах висели произведения искусства: две литографии, цветная реклама сапожного крема и ковер. На этом же этаже располагалось заведение по глажке белья. В него можно было войти через переднюю сапожной мастерской. Это заведение принадлежало Лидии Тикканен, называвшей Ионаса дядей. Однако на самом деле они не находились в родственных отношениях, что постоянно вызывало нездоровое любопытство жителей поселка. Общий вход в мастерскую и гладильное заведение порождал разнообразные слухи среди жителей поселка.
Ионас и Лидия были знакомы уже двадцать лет. Лидия в то время мыла бутылки в одной из сельских аптек и служила там уборщицей, а у Ионаса Сухонена на противоположной стороне улицы была своя маленькая мастерская по ремонту обуви. Ионас влюбился в девушку и в соответствии со сведениями, полученными из достоверных источников, даже посватался к молодой, полнокровной красавице, длинные ресницы которой, казалось, были созданы, чтобы внушать любовь. Лидия не захотела связывать себя с мужчиной, который на два десятка лет старше ее. Она лишь мыла бутылки и проводила свободное время так, как ей хотелось. Настолько свободно, что это порождало возмущение в округе, где культурными считались только такие люди, у которых отсутствовала тяга к половой жизни. Влияние высокой нравственности проникло наконец в аптеку, и Лидию уволили.
В глубокой растерянности она обратилась к Ионасу и попросила совета. Ионас снова предложил ей руку и сердце, но с ее стороны опять последовал отказ. В то же время Лидия предложила себя мастеру в качестве компаньонки по жилью при условии, что может его называть - во всяком случае, в присутствии гостей - дядей. Спустя полгода мастер обнаружил, что его хозяйка попусту разбрасывает слишком много соблазнительных авансов по всей округе. Во избежание неприятностей и сплетен он сунул в лапку девицы деньги на поездку в Америку и посоветовал ей сразу же уехать туда, где каждый волен хоть завтра вступить в брак. Лидия уехала, не пролив ни единой слезы.
Спустя три года она вернулась в Финляндию шикарной и утонченной дамой высшего общества. И незамужней. Она поддерживала красоту при помощи косметики и сохранила фигуру с помощью корсета. Она и сейчас пребывала в опасном среднем возрасте и оставалась по-прежнему свободной. Сейчас Лидия знала, как нужно отвечать на любой вопрос, но никто ни о чем ее не спрашивал. Лидия создала фирму по глажке белья и вступила в союз деловых и работающих женщин. У нее имелись сбережения и семнадцатилетний опыт работы с утюгом, особенно, когда утюг горячий. Ионас постепенно превратился в ее дядю и обладал одним лишь правом - похлопать ее по плечу.
На безымянном пальце Лидии красовалось платиновое кольцо. Жених оказался русским князем, которого суд приговорил к пятнадцати годам тюрьмы за таможенные преступления. Лидия ожидала в Финляндии окончания срока тюремного заключения.
- Еще десяток лет, и я вернусь в Америку, - недавно объявила Ионасу Лидия. - Не могу переносить отвратительного климата Финляндии, он вечно давит на мое настроение. К тому же я привыкла жить свободно. Ах, прекрасная Америка! Когда князь выйдет на свободу, мы снова будем путешествовать и веселиться.
Романтически настроенная Лидия разразилась слезами и забыла о глажке. Ионас по-отечески похлопал ее по плечу и попытался успокоить.
- Твой князь богат? - поинтересовался он.
- Да, князь - миллионер. Занимается крупным бизнесом, и я получаю от него свою долю.
- Что он делает?
- Контрабандно провозит шелк и алкоголь. Но не метрами и не бутылками, а целыми пароходами.
Ионас минуту подумал и осторожно, стараясь не обидеть Лидию, спросил:
- Почему вы не поженились, если были помолвлены на протяжении нескольких лет.
- Замуж? Это было совершенно невозможно.
- Что так?
- Князь женат. Правда, это ничего не значит. Мы всегда в поездках жили вместе. Во всяком случае, я была наполовину княгиней.
- Так, так… Но только наполовину…
- Но я же всегда оставалась дамой.
- И остаешься, - заметил Ионас и вспомнил когда-то услышанную присказку: дама - это слегка блядующая красивая женщина.
Ионас не желал вмешиваться в любовную жизнь Лидии, хотя бы потому, что всегда придерживался мнения: люби ближнего своего, а не его супругу. Ионас инстинктивно чувствовал, что разум его ограничен, мораль - мелочна. Его уже не удовлетворяла собственная внешность, он начал горбиться, страдал одышкой и бессонницей. В молодости Ионас достаточно беззаботно отдавался любовному флирту, но сейчас совсем от него отказался. В молодые годы он мог стать кем угодно, даже революционером, правда, только в собственном воображении. Сейчас же он полюбил всевозможные удобства и пришел в согласие с лозунгом: в случае дождя революция переносится на более поздний срок. У него не было ни малейшего желания отправляться на баррикады, в кабак или в гости. Он вполне удовлетворялся созерцанием вида, открывавшегося из окна, книгами и благословенным одиночеством. Никто не ждал его смерти, поскольку, подобно античному философу, он все свое имущество носил с собой. Он укрылся в своей башне из костей и мяса, жира и кожи и был доволен, что не родился князем или кузеном царя.
Дождь, ливший беспрерывно полторы недели, наконец прекратился. Последний запас воды из хлябей небесных вылился ранним утром. Насквозь промокшая земля с печальным вздохом старалась впитать в себя избыток влаги. Бодрящий западный ветер успокоил убирающих в поле картошку согнувшихся в три погибели баб; небо поголубело и стало сухим.
Ионас встал со своего рабочего стула и подошел к окну. На центральной дороге поселка все еще стояли огромные лужи. Ее плотно укатанная поверхность лениво впитывала влагу. На другой стороне улицы располагался дом приезжих и кафе, а в промежутке между ними находилась металлическая коновязь и стойка для велосипедов. Несколько голубей крутилось возле коновязи в поисках корма. Перья птиц были взъерошены, но тихий ветерок уже принялся их усердно расчесывать.
Все это Ионас наблюдал совершенно бездумно. Посмотреть на улицу из окна мастерской в тот момент, когда гудок расположенного поблизости завода возвещал, что рабочий день закончен, было в обычае мастера. Ионас повернулся к своему подмастерью Нестору, который продолжал стучать молотком по подметке, и сухо промолвил:
- Хватит на сегодня.
Затем снова повернулся к окну. Нестор как раз приготовился забить гвоздь в подошву ботинка, но, услышав голос мастера, делать этого не стал. Он придерживался ясной линии: не работать на мастерскую за счет личного времени. Подмастерье поднялся со своего рабочего стула, набросил на себя куртку и поспешил к двери.
- Спокойной ночи.
- И тебе тоже, - отозвался Ионас.
Мастер прислонился лбом к запотевшему стеклу, и в голове его родился афоризм: только вдовец считает свою жену ангелом. В этот момент он услышал, как открылась дверь и раздалось бодрое приветствие:
- Добрый вечер, мастер! Зайти еще можно?
Ионас повернулся к пришедшему и ответил:
- Ты уже вошел.
Гость добродушно хохотнул.
- Действительно! Я только думал, что мастерская уже закрыта.
- Пока еще нет, но сейчас уже - да, - сказал Ионас и пошел закрывать дверь.
Затем он критически осмотрел пришельца и прежде всего его ботинки, носки которых корчили отвратительные гримасы. Когда его изучающий взгляд переместился с ботинок на лицо, покрытое густой щетиной, свидетельством мужественности, он пригласил гостя сесть, а сам уселся на свой рабочий стул.
- По делу зашли, или как? - не слишком заинтересованно спросил Ионас.
- Конечно, - живо ответил пришедший и, указав на ботинки, продолжил: - Не можете ли вы починить их, я бы подождал?
- Все берется, что предлагается. Снимай ботинки и жди три дня.
- Здесь? - радостно поинтересовался гость. - Неужели и вправду можно подождать здесь?
- Не здесь. Это же мастерская.
- Неужели для их починки требуется целых три дня?
- Не для ремонта, а для сушки. Из них не выкачаешь воду даже насосом. Снимай, посмотрим.