Джедбургский священник представил собравшимся тощего, бледного от волнения выпускника университета в Глазго, сказав, что сегодняшнюю службу проведет не он сам, а этот молодой человек, посвятивший свою жизнь беззаветному служению Господу. Он, объснил джедбургский священник, является адептом новой веры. В ее основу положены не слепые предрассудки, а научный подход. Анна заметила, что юный адепт выглядит куда чище и опрятней, чем преподобный Макнаб, привыкший есть руками и вытирать их об одежду.
Сначала выпускник вознес хвалу тусклой крохотной церкви. Привыкшая к пышному убранству церквей на родине, Анна в своем женском невежестве полагала, что здешний храм больше годится для скота, чем для прихода, но в глубине души смутно осознавала, что истинно верующим безралично, богат он или беден.
Витражи следует выбить, пышные покровы сорвать, иконы и церковную утварь порубить на дрова — останки церкви после набега стервятников графа Сассекса должны напоминать о тех страшных днях. Да, эта церковь — памятник порушенной, поруганной Веры. Ее станут называть капищем, Сатанинской Синагогой, Содомом и Гоморрой, Вавилонской Блудницей, а Папу — главным сводником и греховодником.
Молоденький выпускник высокопарно заявил:
— Мы поднимемся на праведную войну, войну очистительную, искоренительную, ту, на которую Бог послал сынов Израиля, чтобы покончили они с хаананейцами, провозгласившими эту римскую шлюху чистой и незапятнанной супругой Христа. Человеческие сердца отравлены, развращены индульгенциями, раздаваемыми без разбора всем и каждому! — Тут голос новоявленного проповедника сорвался.
— Балаганы, маскарады, карнавалы, пьянство, распутство — все это безобразие сопровождается и вдохновляется дьявольской музыкой, а она дурманит людей!
В глазах молодого оратора пылал священный огонь. Его постепенно охватывал религиозный экстаз. Горцы остались совершенно равнодушны к его проповеди. Когда он наконец замолчал, все устремились к алтарю, где ждало печенье и церковное вино. Джок шепнул Анне на ухо:
— Ну слава Богу, а то сил не хватало слушать эти бредни. Визгливому юнцу пошло бы на пользу самому пораспутничать, а не метать на прелюбодеев громы и молнии.
Анна предостерегающе наступила Джоку на ногу. Ей хотелось поскорей вырваться отсюда на свежий воздух и увидеть солнце. Она истосковалась по сладкому, однако напыщенная речь проповедника отбила у нее аппетит. В Шотландии и простой хлеб почитался за благо, обычно его заменяла ячменная каша. Выпускник поверг в смущение паству, заявив, что вино и хлеб не есть тело Христово. К тому же он назвал Писание сказками для детей и дикарей. Настроение у Анны было безнадежно испорчено.
— Только выжившие из ума старухи могут болтать о чудесных превращениях. Любой здравомыслящий человек понимает абсурдность подобных заявлений.
С этими словами джебургский священник впился зубами в хлеб, поднял свой кубок и поднес его к губам.
Джок злорадно ухмыльнулся. Анна в ужасе замерла, ожидая, что будет дальше.
В наступившей тишине священник внезапно поперхнулся, закашлялся, его лицо исказилось, словно он хлебнул яда. Изо рта хлынула красная жидкость, забрызгав одеяние священнослужителя. Кларет превратился в кровь.
После того, как все угомонились и разошлись, Анна упрекнула Джока за дерзкую выходку.
Джок сделал вид, что удивился.
— Разве плохо, что его собственное оружие обернулось против него? Он просто напрашивался на это своим чванством. — Джок покачал головой. — К тому же и кларет был на редкость дрянной.
Анна не разделяла такого легкомыслия. Она предвидела, что сегодняшние неприятности добром не кончатся.
— Почему ты осуждаешь меня? — Армстронг напустил на себя вид оскорбленной невинности, хотя в его глазах плясали озорные огоньки. — Всем известно, что кларет есть кровь Христова.
Так-то вот пытаться обратить оборотня в реформистскую веру.
Казалось, что канун Майской ночи отделяла от воскресенья целая вечность. По заросшему вереском торфянику долгой чередой шли люди, держа в руках зажженные факелы из смолистой сосны, и пели:
Мы тайной тропой
К Матери нашей пришли.
Травы росой
Клонит апрель до земли.
Матушка Скотт выводила сильным высоким голосом слова призывной песни к Марии, приглашая ее на праздник Майской Ночи:
К звукам наших песен,
Дева, снизойди.
Сын — Король всех весен
У твоей груди.
Хор шотландцев подхватил ее слова:
Мы тихо приходим в лесок,
Под Материнскую сень,
Будто роса на цветок
В последний апрельский день.[6]
Матушка Скотт по праву старшей запалила от факела костер у древнего каменного столба. В ту же секунду пламя весело занялось. Горцы собрались вокруг костра.
Элисон протянула Анне ковш с пивом. Рядом с ней, напоминая своим обликом викинга, стоял Джок в своей неизменной куртке, подбитой волчьим мехом, и черных штанах из вывернутой воловьей шкуры. На голове у него были привязаны оленьи рога. Почти все были наряжены в диковинные маскарадные одежды. Девушки украсили волосы весенними цветами.
— Никто не должен оставаться трезвым в Майскую ночь, — пояснил Джок. Анна поблагодарила, но пить не стала. Макнаба нигде видно не было. То ли он внял упрекам джедбургского священника и теперь терзался муками совести, то ли уже валялся, захмелев, где-нибудь под кустом, сказать было трудно. Как-никак веселье в этот апрельский денек началось еще засветло. Не страдая робостью, Джок занял место священника — бросил свой факел в костер и выпрыгнул на середину круга. Он принялся отплясывать джигу, наигрывая на волынке. Элисон и матушка Скотт присоединились к нему. Кружившийся хоровод сходился к костру, факелы превращали рил в огненное колесо, метались длинные тени, падавшие на столб в центре.
Матушка Скотт пела под звуки волынки:
Матерью Деве
Единою быть.
Волею Неба
Бога родить.
В ответ ей прогремел хор пляшущих шотландцев:
С веселой толпою
К Матери входишь ты,
Тихой росою
Май окропил цветы.
Анна с трудом сдерживалась, чтобы не поддаться искушению и не начать веселиться со всеми. Приблизив лицо к ковшу с пивом, она с наслаждением вдохнула резковатый терпкий аромат. Ничто не заставит этих людей отказаться от песен, от дурманящего напитка, от захватывающих дух плясок. Любовь к музыке заложена в них с рождения. Они поют, когда работают и когда отдыхают, пастухи наигрывают колыбельные своим овцам, женщины поют протяжные песни за прялкой.
Анна пригубила из ковша, говоря себе, что в этом нет ничего постыдного, ничего языческого. Коловращение танца вело свою историю из глубины времен извечным путем смерти и возрождения, извечный круговорот Природы, всего живого в лоно земли и из него вновь наружу. Анна начала понимать, что значит для этих людей Танец. Они прогоняли Зиму, а вместе с ней и все несчастья и неудачи. Они верили, что с приходом Becны их жизнь изменится к лучшему. Они оставляли во вчерашнем дне отчаяние, голод и холод. А дни и впрямь становились теплее. Теперь, вплоть до наступления Тельтана они смогут жить в горах и заново отстраивать сожженные Сассексом зимние жилища.
Радостные лица лоснились от пота. Отсветы пламени озаряли людей и разгоняли тени. На одну-единственную ночь забывались войны, набеги, ссоры. Вино и костер горячили сердца. Все выше взлетали женские юбки. Мужчины разделись донага. Ахнув, Анна увидела, как Джок сбросил свои черные кожаные штаны и, полуголый, подхватив Злисон, закружился вместе с остальными в бесстыдном упоении танца. Анна, как завороженная, смотрела на танцующие пары. Машинально поднеся к губам ковш, она чуть ли не до дна осушила его. От выпитого у нее тут же зашумело в голове.