Не забыл атаман и расписать мне тактику в будущих боях со степняками:
«Для притяжения противника, ежели он паче чаяния множествен, постовым казакам але пикетным заманивать его сколько можно длиннее, забавляя его и стрельбою, как и дротичным наездом с криком, а потом атаковать лавою, но не увлекаться — не забывать, что ретирада может быть ложной».
В политических делах мне предписывалось соблюдать осторожность. Киргизов из Младшего Жуза не обижать, верблюдов и коней, равно и провиант не отнимать — они есть наши союзники. Изыскать возможность войти в сношение с их султанами и передать просьбу походного атамана генерала от кавалерии Орлова продать нам верблюдов, выделить проводников, а коли есть у них охота присоединиться к нашему походу, то скомандировать к нам отряды конницы без большого обоза. Особо просить помочь нашей переправе через Ембу, называемую киргизами Гем-рекой.
В общем, документ мне выдали обстоятельнее не придумать — вероятно, так было принято в это время. Несколько сумбурно, на мой взгляд, но видно сразу: Платов за нас серьезно боялся и понимал, что от нас зависит судьба похода.
— Это тебе, хорунжий, на непредвиденные расходы, — удивил меня атаман, скосив глаза пузатый мешок — с серебряными монетами, как потом выяснилось. — Ты уже, Петро, не выросток, смотри, головы не теряй[12]. Приду вас проводить.
Попытался я тот мешок поднять, аж пупок еле не надорвал. «Непредвиденные расходы» оказались дюже тяжелыми.
Построившаяся в два ряда сотня ела глазами своего любимого атамана Платова — старые и молодые, бородатые ветераны и безусые юнцы, впервые участвующие в только в рейде, но и в большом походе. Коренастые, щуплые, долговязые, сутулые — разные. Никто бы не сказал по их виду: «вот они, чудо-богатыри!» И тем не менее, они таковыми были — их выносливость, непонятно откуда берущиеся силы для преодоления немыслимых трудностей, они поражали. Я был уверен в этих людях, в их стойкости, отваге и несгибаемом характере.
Об этом сказал и Платов перед строем, пожелав нам казацкой удачи и наказав слушаться своего командира, то бишь меня, коего он произвел в квартирмистеры. Повысил в чине своим приказом, можно сказать, авансом. Я теперь не простой хорунжий. Целая сотня мне доверена, а про важность задания и говорить не нужно.
Я стоял перед своими людьми, чувствуя на себе их взгляды, ощущая вес бухарской шашки на боку и, что важнее, «вес» принятого несколько дней назад решения. Письмо сгорело в костре, но его пепел стучал в моем сердце. В горле пересохло, но не от холода или пыли. От осознания того, что сейчас я собираюсь им сказать. Я, человек из другого времени, буду говорить им об их долге, об их истории и миссии.
Оглядел строй, стараясь запомнить каждое лицо. Вот урядник Козин, седой, надежный, с Измаильской медалью. Вот Муса Тахтаров, хитрый, с раскосыми глазами, теперь мой денщик. Рядом, у отрядной повозки с припасами и котлами, стоит задумчивый гигант Кузьма Назаров, которого я выпросил в качестве фурлейта. Сверлит меня признательным взглядом. На правом фланге подхорунжий Богатыршин, пока темная лошадка для меня (о нем мне Муса шепнул, что видел унтера у платовского шатра — не иначе как засланный казачок?). На левом — молодцеватый и строгий Зачетов, ходивший в персидский поход. Все они — настоящие. Часть этой земли, часть этого времени. И они ждали моих слов.
— Братья! Господа станичники! — начал я, и мое горло, словно вспомнившее команды из прошлой жизни, выдало нужную интонацию — ту, что заставляет слушать. — Донское Войско поднялось в поход не ради забавы и не по прихоти государевой, как может показаться тем, кто не смыслит в большой политике и делах нашего Отечества. Нет! Мы здесь не просто так оказались, в этой суровой, ветрами продутой степи. Наш приход сюда — это исполнение Долга. Долга, что лежит на плечах каждого из нас, долга перед Богом, перед Царем и перед Войском нашим!
Я сделал паузу, позволяя словам осесть. Увидел, как многие кивнули. К нам начали съезжаться другие казаки.
— Долг наш священен, братцы, и он двойной! Во-первых, это освобождение наших православных братьев, русских людей, что томятся в безбожном рабстве в зинданах Хивы да Бухары! Из поколения в поколение купцы наши, паломники, просто несчастные, заблудившиеся в степи, попадали в руки этих азиатских хищников! И что с ними ставалось? Продавались, как скот! Работали под плетьми до седьмого пота! Умирали в темницах, забытые Богом и людьми! А сколько женщин и детей попало в их поганые руки⁈ Это позор для всей России! Это рана на сердце каждого, у кого есть душа!.
12
Выросток — молодой казак 17–19 лет, еще не принявший присягу. На рубеже XVIII-XIX вв. выражение употреблялось, вероятно, для обозначения юноши, поскольку молодняк участвовал даже в войнах.