Так и порешили. Сейчас мы лежали или стояли на колене на подсохшей твердой земле, чувствуя ее дрожь, удары тысяч копыт несущихся на нас лошадей. Прижимая к плечу приклады и готовясь к страшному. Защищенные лишь пиками, которые держали над нами братья-станичники. Если они дрогнут, поддадутся испугу, расступятся, чтобы пропустить особо безбашенного наездника, нас просто стопчут конями…
— Ур! Ур! Ур!
— Алга! Алга! Алга!
— Алла! Алла! Алла!
Боевые кличи разных племен сливались воедино, образуя странную музыку атаки, соединясь с топотом ахалтекинцев, несущихся во весь опор. В этой толпе — чем она ближе, тем заметнее — что только не мелькало: сверкающие кольчуги, пестрые и красные халаты, кафтаны, старинные шишаки и лохматые высокие папахи-тельпеки. Луки наготове, стрелы наложены на тетиву, немногие ружья взведены, пики нацелены. Кривые клинки покинули шагреневые ножны — туркменские аташклычи, персидские шамширы и даже редкие индийские «тальвар» и афганские «пулуары». «Достал саблю, так руби!», — гласит старая хивинская поговорка. Рубить, крушить, резать — это и собирались делать бесстрашные воины…
Ба-бах!
С наших флангов ударили пушки и фальконеты.
«Да-да-да-дах» вторили им наши ружья.
Пикинеры сделали два шага вперед, чтобы дать нам возможность перезарядить — прямо в пороховой кислый дым, словно в белый туман. Ветер снес его быстро в сторону, и нам открылась неожиданное…
Бравая толпа самых бесстрашных воинов пустыни оказалась полностью деморализована и рассеяна всего одним залпом. Никогда туркмены не встречались с организованным огневым боем, они попросту не были готовы к столь жестокому отпору, к такому количеству потерь. Тысяча ружей, как одно, плюнула в них горячим свинцом, картечь внесла свою лепту — опрокинулись, жалобно плача, стройные скакуны, вылетели из седел нарядные джигиты, разбрасывая в стороны кровавые капли, полетели через конские головы не ожидавшие подобного наездники. Смолк, как отрезало, боевой клич, сменился воплями и стонами. Уцелевшие сыны пустыни и степей пришли в ужас, придержали дрожащей рукой горячих аргамаков, начали их разворачивать, чтобы немедленно бежать[23].
— Лава!
Астахов и Миронов повели в атаку нашу кавалерию на флангах — тех немногих, у кого кони были посвежее. Догонять и добивать плотную массу бегущих на своих ногах туркменов, потерявших лошадей.
(карта западной и северо-западной части Хивинского ханства, составленная в 1873 г., наверху, почти на берегу Арала — развалины крепости Девлет-Гирей; внизу Айбугирского залива, названного озером, крепость Куня Ургенч, ее в описываемое время не было, а был брошенный город и несколько становищ йомутов. Ходжейли стоит в правом углу треугольника Куня-Ургенч-Конград-Ходжейли)
Глава 12
Хивинская цитадель, внутренняя крепость Куня-Арк, 1 мая 1801 года.
Зал Дивана в Куня-Арке окутывала вязкая, тяжелая тишина, нарушаемая лишь мерным покачиванием подвешенных к потолку лампад и негромким покашливанием кого-то из присутствующих. Воздух был плотным от запаха ароматических масел, дыма от жаровен и невысказанного страха, который витал под сводами старого дворца. Заседание было созвано спешно, посреди ночи, что само по себе уже предвещало беду. Пожилые, убеленные сединой советники хана, высокородные эмиры и улемы в богатых халатах и чалмах сидели, скрестив ноги, на узорчатых коврах и мягких кошмах вдоль стен, их лица были вытянуты, а глаза устремлены на резную дверь, из-за которой должен был появиться их повелитель. Каждый знал, что новости, пришедшие из степи, из хранящего покой ханства Усть-Юрта были хуже горькой полыни, и горе тому, кто принес их или, хуже того, оказался к ним причастен.
Дверь резко распахнулась, впуская сквозняк и нескольких дюжих сардаров с кривыми саблями наголо. За ними, словно буря, вошел сам хан Аваз-инак[24], его невысокая, но плотная фигура казалась монументальной в расшитом золотом парчовом халате, под которым блестела кольчуга, украшенная золотыми и серебряными бляшками. Лицо хана, с резкими, хищными чертами, густой черной бородой с проседью, было искажено гневом, а темные глаза горели яростью, когда он оглядел собравшихся. Он не сел на предназначенное ему возвышение, еще раз оглядел советников. Те поежились под его взглядом, способным проморозить до потрохов в самый жаркий день.
23
Во избежание споров по данному эпизоду позволим себе напомнить про битву при Добрыничах в 1605 г.– возможно, первый случай одновременного многотысячного залпа стрелецкой пехоты. Его эффект оказался поразителен — хваленая польская конница ужаснулась и ударилась в бегство.
24
Строго говоря, Аваз-инак не был ханом. Инак — высшая государственная должность после хана. Вожди рода кунграт ей завладели в середине XVIII в. и правили ханством, подбирая маловлиятельные фигуры из числа султанов-чингизидов казахского происхождения. Сын Аваз-инака, Эльтузар отказался от подобной практики и принял титул хана.