— Владетель, твоя охрана…
— Что с ней не так? — удивился хан.
— В ней служит много урусов!
Аваз-инак задумался. В ханстве постоянно вспыхивали мятежи, и во главе их часто стояли его родственники из рода кунграт. По этой причине, хан, как многие восточные владетели, держал подле себя сардаров из бывших рабов — в его случае, из персов и русских.
— Отдели всех урусов и запри их в казарме. Когда уйдут северные нечестивцы, они продолжат нести свою службу.
Он замолчал.
Тишина зала была нарушаема лишь шелестом одежд, негромким дыханием собравшихся и далеким, еле слышным звуком — возможно, это был ветер в степи, доносящийся откуда-то с севера, или же… или же это был призрак приближающегося врага.
— Что ж, — произнес хан, и в его голосе снова появилась сталь. — У нас мало времени. Приступайте к исполнению. Каждое мгновение на счету.
— Это где ж такое видано, чтобы у боевой сабли ножны были сплошь золотом покрыты⁈ Нет, понятно, что у нас награждают золотой саблей за храбрость. Но чтоб вот так, чтоб они по всему полю были рассыпаны, словно стручки гороха из амбара Господа нашего Всеблагого?
В той или иной форме подобные возгласы слышались отовсюду с небольшими вариациями — изумленные казаки собирали военную добычу, оставшуюся после гибели туркменской конницы. Обнаруженное повергло их в шок, никогда прежде они не встречали столь богато отделанных кривых сабель. И ножны, украшенные листовым золотом и бирюзой, и клинки с картушами из золотой и серебряной проволоки — подобное богатство, брошенное простыми воинами-наездниками, просто не укладывалось в их сознании[27]. Станичники на согнутых руках, как нарубленные дрова, стаскивали в лагерь белое оружие, которому не было цены. Атаманы их торопили, им не терпелось поскорее кинуться к Куня-Ургенчу, древней столице Хорезмшахов Гурганджу. Но полковники понимали: сейчас бессмысленно дергать казаков, они не успокоятся, пока не соберут все до последней монетки, не поймают всех ахалтекинцев, многие из которых ускакали в родные аулы, потеряв своих хозяев.
Я было дернулся намекнуть своим, что впереди нас ждет еще большая добыча, но вовремя прикусил язык и потом себя с этим поздравил. Действительность превзошла наши ожидания с обратным знаком — сплошное разочарование. От былой славы древнего Гурганджа остались лишь воспоминания в виде разрушающихся древних минаретов и мавзолеев, старый город жившие в окрестностях туркмены превратили в кладбище, а хорезмийцы его покинули, ибо опустели каналы, орошавшие прежде долину, и основали новый город — Янги Ургенч.
Кишлаки йомутов, лепившиеся у стен, разрушенных еще Тимуром, встретили нас настороженно. Аксакалы поднесли полковникам айран, заменявшим, как объяснили переводчики, русское «хлеб-соль».
— Где воины, удравшие от нас? — спросил их Миронов.
Старики махнули куда-то в сторону северо-востока.
— Ушли в Ходжейли, — объяснил толмач. — Спрашивают, не будет ли им какой обиды?
— Пусть смирно себя ведут, и будет им счастье, — сердито ответил полковник, но не угадал.
Все началось с Нестреляева, решившего проявить инициативу. Уж больно ему мои лавры не давали спать спокойно. Его донцы обнаружили большой караван на подходе к брошенному городу. Недолго думая, сотник его конфисковал — всю сотню верблюдов, доверху нагруженных мешками с рисом. Астахов его похвалил — нам и верблюды не помешают, и жрать особо нечего, сухари подмели подчистую, только сухарной пылью, наскребанной в карманах, питались последнее время. Попытавшегося качать права караванбаши казаки плетьми прогнали в пустыню.
Аксакалы тут же проявили недовольство. Оказалось, что местные уже начали таскать казакам еду, но просили за нее бешеные деньги. За поднос с пловом — саблю, отделанную золотом, или пятьдесят рублей серебром.
— Почто цены ломите? Вот вам сорочинское пшено, пусть ваши женщины нам плов сварят, — наехал на стариков Миронов.
— Мы пришлем вам рабынь, они приготовят, — сердито ответили аксакалы и гордо удалились в свои большие юрты, отделанные по низу циновками из камыша.
Это была очередная ошибка, которая спровоцировала трагедию. Среди рабынь оказалось много русских. Казаки заволновались. А когда баб расспросили, бросились по кишлакам, и пошла рубка! За насилие над женщинами казаки сперва подняли на пики несколько человек, спокойно сидевших на корточках перед своими кибитками — на них указали бывшие рабыни.
В селении началась кутерьма, йомуты попрятались, а на улицу выбегали вопившие от счастья рабы-персияне и ликующие русские невольники в цепях и без крестов, многие с обезображенными лицами, колченогие. Они кинулись с объятиями к донцам и говорили, говорили, говорили… О зверствах, чинимых над пленными, о том, как туркмены наказывали пытавшихся сбежать. Их прибивали за ухо к двери, или отрубали им уши и нос, или, того хуже, надрезали им пятки и набивали раны рубленным конским волосом.
27
В хивинском ханстве туркмены образовывали особое воинское сословие, роскошь ножен их сабель подчеркивала их привилегированный статус. У прочих, не хорезмийских туркменов ножны были куда скромнее, но также играли роль важного индикатора социального положения владельца сабли.