Казаки тут же прекратили зубоскальство и принялись за дело. Офицер сказал — надо исполнять. Бросили на землю несколько драгунских шинелей и начали на них грудой сваливать все, что находили. Отдельно аккуратно складывали казенное добро.
— Эй, как там тебя… Муса! Подойди, — окликнул я татарина.
Тот подошел, настороженный, насупленный. Разноса что ли ждал?
— Тебя как величать? Фамилия есть?
— Тахтаров я, Муса, — удивившись, ответил он.
— Видишь офицера? — показал я глазами на фельдъегеря. — Похоронить надо с честью. В форме. И хоть холмик небольшой сложить из камней, крест сладить. Возьми себе кого-нибудь в помощь.
Момент истины. Распознают казаки мою уловку или нет, поймут ли что я офицером обозвал посланца государя?
Муса не распознал. И бровью не повел, со всех ног побежал исполнять мое приказание. Привел молодого казака — кажется, того самого, кто вчера звал меня кулеша отведать — и принялся разрывать землю, используя дрянные клинки, подобранные после степняков.
Я присел рядом на валун, окинул командирским взглядом, все ли при деле, и ушел в свои мысли.
Скрыв курьерскую сумку и письмо — я, считай, уже повернул историю в другое русло. Пока нарочных хватятся в Питере, да пошлют новых, да те заново доскачут сюда… Это месяца два пройдет. А то и поболее. За это время армия уйдет далеко на юг, в степи. Пойди ее найди — тут все мигом зарастает травой. Особенно по весне. Выходит, что минимум — бухарский поход состоится. Ну а максимум… То, как двадцать тысяч человек могут перейти через памирские перевалы, мне представлялось с трудом. Ну да только взятие Бухары и Хивы уже будет огромным делом. Сколько вреда причинили кочевники под рукой этих государств нашей стране… Не передать.
Отдавать письмо или не отдавать? Я никак не мог найти правильного ответа и уже корил себя за то, что возомнил себя чуть ли не творцом мировой истории. А бумага за пазухой словна жгла грудь, не давала покоя… В голове бился самый важный вопрос русской литературы: «тварь я дрожащая или право имею?». Если я попал в прошлое со всем послезнанием… То наверное, не просто так? Значит, я Игрок. Могу менять эту реальность в нужную сторону. Или не могу?
— Готово, Вашбродь! — вернул меня в степь голос Мусы.
Я тряхнул головой, освобождаясь от рефлексий, оценил работу, проделанную казаками. Могила для фельдъегеря была отрыта отдельно, он уложен в яму, руки скрещены на груди.
— Зови всех!
Пока татарин выкликал казаков, стоял у открытой могилы и мысленно просил прощения у служивого. Он исполнил свой долг до конца, можно сказать, подвиг совершил, добравшись так быстро до войска по весенней распутице, рискуя жизнью, переправляясь через вскрывшуюся ото льда Волгу, а я, как возомнил себя «Игроком», вот возьму и не исполню его последнюю просьбу. Грех.
— Господин хорунжий! — обратился ко мне самый старый из казаков, из ветеранов, седой уже, с серебряной медалью «За отменную храбрость при взятии Измаила».
Такого бывалого воина нелишне и послушать.
— Есть что предложить, старинушка?
Казак одобрительно крякнул от уважительного вопроса.
— Урядник Никита Козин, из сотни Багаевской станицы, — представился он по всей форме. — Не стоит, вашбродь, над могилой ни холма земляного возводить, ни камней набрасывать, ни креста ставить. Разроют татары, осквернят.
Я хлопнул себя по лбу, вспомнив старый обычай Кавказской войны, вычитанный у Лермонтова.
— Точно! Не сообразил. Землю ровно утрамбуем и костер над могилой разведем. Всю басурманскую дрянь в нем сожжем. Скроем могилу. Трава в рост пойдет, зарастет земля. Будет лежать наш офицер спокойно, не потревожен.
Казаки одобрительно загудели, удивляясь, что хорунжий молод, но соображает.
Так и поступили с офицерской могилой. А над общей, солдатской, навалили трупов врагов, раздетых догола. Только прежде чем зажечь костер, прочли отходную молитву, а потом, по моему приказу, дали холостой залп. Я не знал, есть такой похоронный обычай у казаков или нет, мне было все равно: только там, по-моему, мнению, следовало провожать в последний путь погибших солдат. И судя по одобрительным понимающим взглядам, не ошибся.
— Вашбродь, — снова обратился ко мне бывалый урядник, протягивая не то саблю, не то шашку — гарды нет, но прилично изогнутый клинок миллиметров 850 имел мощную елмань. — Дуван собрали, нашли для вас бухарской работы меч. Доброе оружие. Не сочтите за хабар, от сердца предлагаем и по обычаю[3].
Я принял клинок, взвесил в руке. Необычное оружие. Со смещенным к острию центром тяжести. Не шашка, а настоящая секира в умелых руках. Но требующая долгих тренировок. Конечно, с коня такой рубить, особенно с оттягом, одно удовольствие.
3
Дуван — добыча, хабар — взятка, подношение, подарок, продать гамузом — продать общей кучей, на глаз.