Григорич вытращился на меня, но тут же успокоился, как только увидел, как Кузьма, отдуваясь и пыхтя как паровоз, затащил на руках, подобно спелёнатому младенчику, ствол 4-х пудового фальконета[36]. За ним последовали еще двое, с трудом внесшие деревянную колоду с вбитым в нее вертлюгом. Замыкал процессию доморощенных артиллеристов казак из людей Карпова с мешком бумажных картечных картузов. Назаров аккуратно вставил цапфы в крепления на вертлюге, и рухнул без сил на задницу. Казак, тащивший заряды, тут же принялся колдовать над легким орудием калибром со спичечный коробок.
— Мужики, вы с нами?
Мой вопрос, обращенный к защитникам порохового завода, носил оттенок провокации. Если среди урус-сардаров были казаки, могли серьезно обидеться. На мужиках воду возят, а казак воюет — так издревле повелось. Но мне плевать: они свое дело сделали, а хотят отличиться, милости просим, но без обид.
— Говори, Петр Федорович, что от нас требуется, — твердым голосом ответил за всех Григорич.
Я удовлетворенно кивнул и начал быстро объяснять краснохалатникам план операции и где они могут пригодиться.
Унтер отрицательно покачал головой:
— Сотник! Мы первыми пойдем. Каждый из нас мастер сабельного боя. А вы нас сзади прикройте. Иначе персы-сардары вас на ленты посекут.
— Абордаж предлагаешь? — усмехнулся я. — Толпой на толпу? Нет, брат, мы по науке воюем. Делай, как я скажу. И халаты свои снимите, на рукава — белые повязки.
Тяжелые створки дверей порохового завода, укрепленные так, чтобы минимизировать случайный взрыв его продукции, вот-вот были готовы распахнуться. В небольшом зале было не продохнуть, но нужные дистанции между рядами Богатыршин и Козин держали четко — кулак под нос нетерпеливому, тихое шипение, и все вставали на свои места. Фальконет был заряжен, Назаров неотрывно смотрел на меня, выторговав себе право приложить фитиль к запальному отверстию. Заслужил! За моим плечом переминался Муса, сжимая в руках пистолеты и подозрительно косясь на Мамаша, набившегося в нашу компанию. Казах хитро щурил глаза, спокойный как удав, удерживая кончиками пальцев невзведенную тетиву с наложенной на нее стрелой.
Время шло. Мы ждали отмашки. Редкий случай, когда сигналом к атаке станет вражеский клич: все готово, открывайте!
Мне бы сосредоточиться, но мысли, непослушные, обиженные, вновь и вновь возвращались к сцене прощания с Марьяной, пользуясь паузой перед началом боя.
Когда я, как угорелый, примчался из ставки и еще с улицы заорал «Тревога, подъем!», когда все забегали, собираясь, проверяя оружие и боеприпасы, улучил минуту и приблизился к девушке.
— Марьяна! — сказал я, краснея как юнец. — Не правильно все. Не нужно тебе себя порочить. Я и так помогу, без всего этого…
Девушка, непонятно когда успевшая приодеться — в длинной юбке и утягивающим стан жакете, с непокрытой головой, но с длинным шелковым платком на плечах — замерла, заглянула мне в глаза. Губку нижнюю мило закусила, чертенятами сверкнула, ладошку протянула и по моей груди ею слегка похлопала.
— Петя, Петя! Зашутила я с тобой про себя, а ты и не понял. У меня дядек ноне с пол эскадрону, и главный средь них дядька Гавриил Зачетов! Нешто ты думать посмел, что терские своих бросят? Эх, вы, донския! — протянула она с легкой издевкой.
Я замер, хоть виду и не подал. В голове включился в работу главный аналитический отдел. Логическая цепочка выстроилась сразу. За подружку она свою хлопотала вот таким вот бесстыдным способом. На этом меня провели. А еще на незнании местных нравов, допустимого-недопустимого. Вечно мы, потомки, думаем, что в стародавние времена все было куда строже. Если в Союзе секса не было, то в царской России детей в капусте находили…
— Да ты, сотник, не блазнись, — почти в голос смеялась Марьяна, теребя концы своего платка. — У вас, парней-выростков, вечно одно на уме — в побочины пробиться[37]. А теперь держись: Зару испозорил, изволь отвечать.
— Ах ты, гадюка! — улыбнулся я на ее слова, чем девушку слегка озадачил. — Поиграть захотела?
Марьяна снова стукнула меня по груди.
— Не шутку шутила, а дружке помогала.
— Молодец! Бабского Егория тебя на шею! — не удержался я, ибо в душе волной поднималась обида.
Марьяна отстранилась, покачала головой и отступила.
— Зара проводит твоего коня! — сказала, как отрезала.
Так оно все и вышло. Когда огрызки нашей сотни двинулись на выход с улочки, закутанная почти по брови персиянка выскользнула тенью из двора, подхватила моего коня под трензеля и пошла вперед, всем своим видом показывая; это мой мужчина, я в своем праве — провожаю на бой, как исстари средь казаков повелось!..
36
В данном случае речь идет не о калибре фальконета, а о его общем весе, равным примерно 50 кг. Для фальконетов применялись не холщовые, а бумажные картузы, напоминающие вог-боеприпасы в бумажной обертке.
37
Побочин — полюбовник. В XIX веке на Тереке нравы отличались редкой свободой, особенно, в станице Червленая. По меркам внутренней России девушки и женщины вели себя очень свободно, на грани распущенности, и, что греха таить, даже за гранью.