Ох, не видеть бы ему дыма, не видеть в глаза! Ох, не слышать бы мужиков, их весёлые с надеждою голоса, что не может быть этот дым чем иным, кроме как поданного им знака. Знать, застряла лодья Своеземца во льду, и пешком они идут по реке, и зовут выходить им встречь. Не чудины же, право, сырую хвою палят?
Потерял все ноги свои Ермилко за первые два дневных перехода. Много раз отставал, умирал и опять догонял свою ходкую братию, а потом замертво рухнул на лапник у разложенного к ночи костра. Разбудил его будто собственный сон. Будто кто-то ему говорит о столпе облачном, ночью огненном, что водил когда-то по пустыне евреев, а теперь гуляет сам один по тайге.
Мних от ужаса не смог спать, несколько раз вставал, отходил от костра, стоял под полной луной и смотрел в стылую прозрачную темноту, где воем блажили волки. Дым был виден и ночью. А может, то и не дым?
С рассветом снова пошли, и пошли очень ходко — по безветрию полному, по морозцу, с солнышком низким в спину. И почти как дошли, только снова настала ночь. В темноте уже поднялись на берег и начали было устраиваться, да вот тут и услышали, будто что-то в лесу шумит, но не лес, не деревья, а будто мельничная плотина. Утром лощиной продвинулись сквозь лес с полверсты, как увидели другую реку, чем-то очень подобную даже Травнице, только поперёк её стояла каменная запруда. Ровная серая стена перегородила реку, в ней три гладких одинаковых желоба, по которым с великим шумом падает вода вниз. И такой же великий пар стоит над водой и столбом поднимается до небес, потому что вода в реке тёплая, аж горячая. А в воде-то не серебро ли блестит?
Только встали по-над водой, стали хором дивиться — налетели отовсюду чудины, стрелами из-под хвои посыпали.
Ермилко ничего этого не видел. Отстав и застряв в снегу, он брёл в снегу по следам, пока не уткнулся в спину крадущегося чудина. Тот уже приладил стрелу, натянул было лук, да услышал сзади шаги, и вот как развернулся с испугу всем телом, как моргнул белыми глазами, да вот так и всадил в Ермилкину грудь костяную стрелу. Мних тоже лих: как замер оторопело, так и грохнулся пластом на спину.
Из той схватки ушли немногие, только те, кто кольчужкой не тяготился или кто успел сблизиться с ворогом на длину топорища.
Замыкая по красному снегу поспешный отход к Сухой и открещиваясь от нехристей топорами, Евстюха Торжок и Услюм Бачина хорошо видели, как чудины схватили Ермилку за ноги и бросили в воду, вослед остальным побитым.
Никто бы и никогда не узнал в Сухом-городке о побоище, никто бы и никогда не увидел живыми Торжка с Бачиной, а с ними как с неба упавшего и самого Своеземца, совсем уже неживого и тащимого на доске несколькими товарищами его, если бы не эта Мнихова смерть…
Много позже, летом уже, отловили на Травнице белоглазую девку-чудинку, она-то и рассказала — а что не смогла рассказать, то домыслили — как брошенный в воду Мних нисколько не потонул, а поплыл по реке на спине, сложивши на груди руки, из которых торчала стрела, и гласил во всю глотку одно и то ж: «Во блаженном успении, вечный покой подаждь, Господи, усопшему рабу Твоему Ермолай-ю и сотвори ему вечную па-амять!» И подголоском себе же, трижды: «Вечная память! Вечная память! Вечная память!» И снова басом: «Во блаженном успении, вечный покой подаждь, Господи, усопшему рабу Твоему Ермолай-ю и сотвори ему вечную па-амять!..»
Озадачились превелико чудины, клонили головы набок, а потом пошли вслед за ним по реке, позабыв о погоне за Мниховой братией, а что стало с Мнихом потом, то чудинке было неведомо.
В то первое Рождество в Сухом-городке было ведомо только то, что в верха реки Своеземец сходил по-пустому, а уже по возвращении назад вдруг какая-то сила ухватила лодью, закружила и втянула в водоворот, и кто выплыл, держась за обломки, тот и сам знать не знает, как выплыл.
Слушали — охали.
Вышло так, что зря Онтип лодью погубил, зря людей потерял, да и сам бы пропал, не тащи его по уже замёрзшей реке три последних живых мужика — Корелко Толмач, Индей Бусырь да вечный Есип Оглобля. Но и тем бы не избежать гибели, не увидь они на реке недавних русских следов, столь недавних, что и птицы ещё не клевали, и лисицы не грызли отставленную на снегу кровь. Оставалось лишь упасть на колени, очистить от снега лёд и стучать по нему, стучать, пока снизу реки не послышался стук в ответ. Так и встретились недобитые с недомёрзшими.