- Пойдем, красавица!
Вот я уже и красавица. Ой, подозрительно! Но делать нечего, сама напросилась. Если я вдруг заору благим матом и брошусь бежать, это будет выглядеть странно. Тем более что человек мне ничего плохого не сделал, а наоборот ведет себя очень дружелюбно, улыбается, болтает о том, о сем. Может, у меня просто разыгралась паранойя, а он действительно хочет помочь, поэтому так ненавязчиво расспрашивает о моих спутниках: сколько их было, да что с нами случилось в дороге? Могу я ради разнообразия встретить порядочного и бескорыстного человека?
Идти оказалось недолго. Мы миновали густой сосновый бор, сумрачный и душистый, спустились в низину и пошли вдоль тихо журчащего ручья. Мне показалось, что лес стал еще глуше, а ведь должно было быть наоборот. Или нет? Я искоса глянула на бортника – он шагал босиком, двигаясь легко и непринужденно, покачивая навесу посохом. Поймав мой взгляд, Гашка в очередной раз улыбнулся. Светло так, проникновенно, радостно.
- Уже и пришли!
- Да? – с сомнением переспросила я, но в этот момент мы вышли из соснового молодняка, и перед нами в распадке открылось селение.
В лесной деревушке царила удивительная тишина. Скученные избы, ушедшие в землю почти по самые стрехи, смотрели на нас темными провалами окошек. Во дворах, кое-как огороженных редким штакетником, молча сидели здоровенные серые псы, настоящие волкодавы. Они были так неподвижны, что я поначалу приняла их за очень реалистичные скульптуры. Никакой другой живности не наблюдалось. Вообще казалось, что единственным признаком жизни здесь были медленно поднимавшиеся над крышами печные дымки.
- Это Кнутовищи? – поразилась я.
Ответа не последовало. В этот момент на мою голову обрушился удар, и я потеряла сознание.
2.3
Говорила мне мама – не разговаривай с незнакомыми людьми и уж, тем более, никуда с ними не ходи. Так нет же, не пошла мне впрок родительская наука, потому теперь и страдаю. Голова, правда, уже почти не болела, но это была единственная хорошая новость на общем негативном фоне.
Конечно, я сама во всем виновата. С какой стати меня потянуло в эти Кнутовищи, будь они трижды неладны? Что я в них забыла? Куда логичнее было бы выбраться на большую дорогу и вернуться в Белоград, там уж Палагна подсказала бы, что делать дальше. Так нет же, поперлась неизвестно куда, неизвестно с кем, как маленькая девочка, которой показали большую вкусную конфету! И вот результат – заперта в каком-то сарае, на голове шишка, а в животе волки воют от голода. Судя по всему, меня взяли в плен и теперь собираются продать в рабство. Если вдуматься, не такая уж плохая перспектива – с моим высшим педагогическим образование я могла бы стать кем-то вроде домашнего учителя или гувернантки… Могла бы, но не хочу.
Сарай, в котором меня заперли, был сколочен из неплотно пригнанных досок. Крыша очень низкая, выпрямиться во весь рост не получалось, но сквозь щели в стенах проникало достаточно света, чтобы без помех осмотреться. Впрочем, смотреть здесь было не на что. Большую часть сарая занимала поленница в несколько рядов, рядом – кучей навалены сухие ветки. На них в настоящий момент я и сидела, одним глазом выглядывая во двор. Мой похититель, Гашка, деловито шастал туда-сюда, выполняя не слишком понятные мне действия. Иногда к нему кто-то подходил, о чем-то его спрашивал, он что-то отвечал, после чего все делали руками какие-то странные пассы. У забора без всякой привязи лежал огромный пес, похожий на волка. На посетителей он никак не реагировал, но стоило мне зашевелиться, сразу насторожился.
Что теперь делать, я себе представляла очень смутно. Пока я лежала в отключке, с меня сняли пояс и сапоги, лишив единственного оружия – наконечника стрелы. Я, конечно, могла бы попробовать отбиться поленом, но при таком охраннике за дверью побег заранее обречен на провал. Других идей, как выпутаться из неприятного положения, в голову не приходило. Я с сожалением признала, что мой чистый разум в последнее время стал давать регулярные сбои, а это был тревожный признак. К тому же удары по голове вряд ли способствуют ясности мышления… правда, Ньютон в такой же ситуации открыл закон всемирного тяготения. Видимо, у него голова была устроена по-другому. Меня же никогда раньше не били, да еще вот так безо всякой причины, и, думая об этом, я испытывала страшную обиду на весь мир, прямо до слез!
Низкая дверца сарая приоткрылась, внутрь заглянула женщина, поставив на пол деревянную миску, прикрытую ломтем черного хлеба. Вот и обед пожаловал! Наконец-то додумались… В миске плескалось подозрительного вида варево, какая-то ботва и темные волоконца. Не царская кухня, но пахло вполне съедобно. Мысль объявить голодовку и гордо выплеснуть угощение в лицо тюремщикам как пришла, так и ушла. Пустому желудку чужды благородные порывы, с сожалением констатировала я, слова «свобода» и «гуманное отношение к человеку» для него пустой звук. А мы – его жалкие рабы, да. Что там воля, стойкость и мужество перед лицом голодного обморока! Вздохнув, я подчистила миску хлебной коркой, отправила ту в рот и заколотила в дверь, нагло требуя добавки.