Он остался один, последний из Пожарских. Скрывающийся изгой.
«Прости за слабость. За то, что не дождалась, поверила худшему, когда ты пропал после прорыва. Пути назад нет. Забудь меня. Построй свою жизнь вдали. Это последняя просьба твоей Лизы».
Подписи не было.
Только клякса, похожая на слезу, в самом низу листа.
Она не подписала. Не смогла.
Гулкая тишина окутала комнату.
Сергей опустился на стул.
Бумага смялась в его руке.
Он видел то, чего не мог видеть, потому что никогда не был на «большой земле»: каменные стены имения Минских под Псковом, лицо Андрея Макаровича, искажённое ненавистью. Лиза в заточении, у окна, умоляет не ехать.
Почему? Что скрывается за её ужасом?
Взгляд Пожарского, острый и требовательный, впился в Уварова.
Слуга стоял, прислонившись к стене у двери, избегая смотреть в глаза своему господину.
— Лев. Ты видел её? Говори. Всё. Каждую мелочь.
— Видал, барин. Как и докладывал в шифровке из Пскова… С трудом пробился. Сторожа у Минских — кремень. Удалось проникнуть только через кухню, и то только на второй неделе, подкупив мальчишку золотом.
Он запнулся.
— Барышня была одна. У окна. Вид… нездоровый. Бледная как полотно. Синяки под глазами огромные, будто не спала неделями. И…
— И что? — Всеволод рванулся вперёд, нависая над слугой как тень. — Говори, Лев! Не тяни!
— И платье на ней… свободное, барин. Мешковатое. Такое, какое носят… — Уваров опустил глаза, щёки его покраснели от смущения. — … когда ждут ребёнка. Чтобы скрыть.
Сергей замер.
Весь мир перевернулся.
— Беременна, — почти шёпотом произнёс молодой человек.
Вот он, ключ ко всему. Невысказанная катастрофа в её письме.
Не только позорная связь с Пожарским, но и внебрачный ребёнок — смертный приговор чести рода Минских.
Для Лизы — монастырь или изгнание.
Для ребёнка — клеймо.
Для него — ярость отца, способного на всё.
Обрывки воспоминаний нахлынули на Всеволода: их страстная ночь в Братске после побега из пустынной западни. Страсть. Страх. А затем его внезапное исчезновение на два долгих месяца. Он думал, Лиза поймёт. Но как ждать, не зная, жив ли он? Как ждать, узнав о ребёнке?
Её бегство в родовое гнездо, ставшее тюрьмой. И решение отца: срочно выдать замуж, чтобы скрыть «ошибку».
Все кусочки пазла встали на свои места с ужасающей ясностью.
Боль пронзила Всеволода. Он оставил любимую наедине с этим ужасом. Его исчезновение подтвердило худшие опасения. Теперь Лиза платила страшную цену.
— Она… передала что-то? Слово? — хрипло спросил Всеволод.
— Нет, барин. Только письмо. Я заметил, что Елизавета писала его торопливо, оглядываясь по сторонам. А когда уходил… — Уваров снова запнулся. — … она как будто прикрыла живот рукой. А взгляд… пустой. Страшный.
Сергей закрыл глаза.
Он представил её у окна. Бледную. Рука на животе. Пустой бездонный взгляд.
Его ребёнок.
Его дитя.
Вина смешалась с яростью: на себя, на отца, на предков, развязавших родовую войну, на прогнивший мир титулов. Он открыл глаза. В них не осталось ни растерянности, ни отчаяния. Только холодный как клинок огонь.
«Не приезжай»?
Теперь он обязан ехать. Но не как просящий или опальный Пожарский.
Теперь он приедет как герой.
Ему нужен подвиг.
Не жест.
Не просто спасение.
Что-то громкое, героическое, неоспоримое.
То, что заставит замолчать тех, кто судачит о его роде.
То, что вознесёт его имя так высоко, что даже Минский не посмеет это игнорировать.
То, что даст право потребовать руки Лизы не из милости, а как заслуженное признание силы.
У юноши было всего несколько недель, чтобы совершить невозможное.
Подвиг, который прогремит на всю империю.
Подвиг, который смоет позор Пожарских славой, выкованной в огне.
Он посмотрел на смятое письмо. Затем на родовой клинок стихии «Дыхание огня».
И улыбнулся.
Всеволод Пожарский уже знал, что будет делать.
Рёв переделанного паротурбинного двигателя «Стрижа» сотрясал не только стальную палубу под ногами, но, казалось, и само пространство вокруг портала.
Между двумя исполинскими каменными столбами, покрытыми мерцающими рунами, клубилась и переливалась радужными бликами пелена — врата в «Новоархангельск».
Я стоял на капитанском мостике, опираясь руками на холодную сталь ограждения.
За спиной был Сергей Рыбаков, ставший капитаном бронепоезда, по переговорной трубе он отдавал распоряжения в машинное отделение.
Его голос, привыкший перекрывать грохот моря, легко брал верх и над урчанием турбин.