Голос Романова дрожал, смешивая приказ с мольбой.
— Знаю, у тебя всегда есть запас! В кармане! В сапоге! Где⁈
Я подошёл ближе, молча положил руку на плечо друга, стараясь передать тяжесть и необратимость.
Сжал крепко, чувствуя, как дрожит его тело под мундиром.
— Митя… — моё слово повисло в тишине, став громче любого крика.
Он замер. Взгляд, полный безумной надежды, столкнулся с моим. И погас. Глаза опустились вниз, к пеплу, к лицу Сергея.
Кулак Мити, всё ещё сжимавший лоскут моего рукава, разжался. Он опустил голову так низко, что лоб почти коснулся земли.
Потом резкий сдавленный стон, и кулак Романова со всей силы врезался в мёртвую землю.
Костяшки разбились в кровь, смешивая алые капли с белым пеплом.
— Чёртов… эгоист… — прошипел друг, голос был хриплым от сдерживаемых слёз. — Сам решил… сам ушёл… а нам…
Он не закончил.
Я знал, что Митя не плакал. Он не мог. Не здесь, не сейчас. Не после того как Сергей отдал всё ради нас. Романов поднял голову.
В лунном свете было видно лицо, мокрое не от слёз, а от пота, крови и пепла.
— Но… спасибо, дурак.
Голос друга окреп, стал жёстким, командным.
— Благодаря его… фейерверку… нас точно видели в лагере. Идём.
Митя подхватил тело Сергея под плечи.
Оно было невероятно лёгким: высохшее, лишённое жизненной силы, весило не больше сорока килограммов. Кожа да кости старика, в которого превратился девятнадцатилетний парень.
— Дай сюда, — буркнул Амат, подходя с другой стороны.
Лицо Жимина было каменной маской.
Он взял Качалова под ноги:
— Будем нести по очереди. До лагеря далеко.
Я молча кивнул, сжимая в руках ножны «Дыхания огня». Клинок казался несоразмерно тяжёлым. Слишком тяжёлым для того, чтобы отдать ребёнку.
Мы шли в сторону города по бескрайнему морю белого пепла. Он хрустел под сапогами как снег, поднимаясь лёгкими облачками при каждом шаге.
Небольшой ветерок подхватывал пепел, кружил в призрачных вихрях, унося в сторону.
Из-за пепла ночь казалась не тёмной, а светлой, как бывает зимой, когда снег отражает лунный свет.
Вокруг, в этом пепле, словно драгоценные камни на ковре с большим ворсом, лежали макры. Их были десятки, сотни. Разного размера, пульсирующие угасающим светом трофеи из испепелённых монстров.
Они мерцали в лунном свете, звали, манили нас невероятным богатством.
Я пнул ногой один размером с кулак. Кристалл покатился и затерялся в пепле.
— Чёрт, — пробурчал я.
Никто даже не наклонился, чтобы поднять хотя бы парочку.
Ценность умерла вместе с другом.
Мы шли, неся свою ношу.
Вокруг тишина.
Ни шелеста, ни шороха.
Ни одного монстра.
Даже привычный далёкий вой тварей стих.
Будто вся нечисть в радиусе сотни километров исчезла, оставив нас наедине с мыслями.
Полная луна плыла по небу холодная и безразличная.
Звёзды зажигались одна за другой, усыпая чёрный бархат неба бесстрастными точками. Говорить не хотелось. Только молчать и идти вперёд.
Лишь изредка бросались вынужденные фразы:
— Смена, — хрипло говорил Митя, когда его ноги начинали заплетаться.
Амат или я молча подходили, брали Сергея за плечи, а Романов переходил на ноги. Или наоборот.
— Тяжело? — спросил я Амата, когда он нёс ноги уже больше часа.
Друг лишь мотнул головой, не глядя на меня:
— Легче, чем слушать его трёп в академии.
Жимин резко кашлянул, поправил ношу.
Митя шёл рядом, его глаза были прикованы к горизонту.
К тому месту, где должен находиться лагерь.
У него больше не было защиты, но монстров тоже не было.
Будто смерть Сергея создала вокруг нас священную запретную зону. Словно сама природа скорбела.
— Он знал, что делает, да? — вдруг тихо спросил Митя, не оборачиваясь.
Его слова были обращены скорее к луне, чем к нам:
— Не просто… бахнулся, а рассчитал? Чтобы спасти нас?
— Знал, — твёрдо сказал я, хотя не был уверен, но Митя нуждался в этом ответе. — Он всегда знал, что делает. Даже когда казалось, что несётся сломя голову. Это был его выбор. Последний выбор воина.
Амат хмыкнул, но в его хмыканье не было насмешки. Только горечь:
— Выбор дурака. Но… он наш дурак.
Мы шли.
Благодарные Качалову за то, что остались живы.
За то, что друг дал шанс сделать в этой жизни то, что мы наметили.
Сделать, потому что Сергей пожертвовал своей жизнью, чтобы мы добились целей.
Часы сливались в монотонное движение под ногами, в хруст пепла, в мерцание звёзд.