Шестьдесят метров длины, триста тонн веса и всё это балансировало на свежеуложенных рельсах, нависая над пустотой. А за кормой тянулся хвост в двадцать груженых до отказа платформ с рельсами, шпалами, крепежом.
Тринадцать километров за два дня.
Не улитки, но и не ракета.
Удовлетворение смешивалось с тревогой.
Каждый виток нашего спирального спуска был вызовом инженерной мысли и выносливости людей.
На переднем крае, у самого носа «Стрижа», с раннего утра кипела работа.
— Шпалу! Под клин! Быстро! — голос Лунева резал воздух. Он стоял на выступе скалы, лицо в пыли. Вниз уходил почти отвесный склон.
Группа земляных магов, крепкие парни с обветренными лицами, работала в унисон. По взмаху руки каменная порода под будущей насыпью размягчалась, теряя твердость. Другие, с лопатами и кирками, тут же формировали ровную платформу. Магия экономила силы, но не отменяла тяжёлого ручного труда.
Понятно, что можно было всё это делать одной только магией, но тогда макры закончились бы уже в первый день.
— Рельс! — скомандовал спокойным голосом Бадаев, стоявший чуть поодаль с теодолитом.
Архитектор превратился в полевого инженера, и его холодный расчёт был как никогда кстати.
Кран, смонтированный на носу «Стрижа», с противным скрежетом металла по металлу вытащил из пасти бронепоезда и поднял тяжеленный рельс. Рабочие на земле направили его точно в назначенное место. Звон молотов, забивающих костыли, сливался в непрерывную дробь.
— Выравнивай! На полградуса вправо! — Бадаев не отрывал глаз от прибора. — Ломом поддай! Аккуратней!
Рабочие с ломами и домкратами тут же подправляли положение рельса. Точность до миллиметра. На таком рельефе ошибка была смерти подобна.
А потом Марсов всё это укреплял каменным раствором, для лучшей надёжности. Он уверял, что при таком методе прокладки полотно прослужит без дополнительного ремонта не один десяток лет.
Я наблюдал за ними с капитанского мостика, чувствуя знакомую тяжесть на плече. Мотя вернулся из своего очередного рейда по камбузу, довольный и слегка потяжелевший.
Справляются.
Настоящие профи.
Лунев с Марсовым, с их интуицией чернорабочих, неожиданно для себя выросли в настоящих инженеров-полководцев, командующих двумя дюжинами бригад магов-дорожников, которые за время протяжки рельсов по колонии изрядно подняли свой уровень и слаженность в работе.
Не удивлюсь, если после выхода на равнину они будут делать километров по двадцать за день.
Бадаев превратился из кабинетного архитектора в хладнокровного стратега укладки пути. Они все дополняли друг друга идеально.
В дверь рубки постучали. Вошёл Черепанов. Лицо в масляных разводах, руки в царапинах.
— Кирилл Павлович, двигатель тянет ровно, но… — он разложил на столе засаленный чертёж паротурбинной установки. — Видите этот узел? Регулятор давления. Он рассчитан на постоянную нагрузку в воде. А у нас? Подъем, спуск, торможение перед поворотом… Рывки!
Я кивнул, пододвигая схему.
— Понимаю, Ефим Алексеевич. Переменная тяга — ахиллесова пята бронепоезда. Идеи?
— А если мы тут… — его замасленный палец ткнул в лабиринт трубок и клапанов, — … врежем дополнительный демпфер? С гидравликой или пневматикой. Чтобы сглаживать пики нагрузки при смене режимов. Иначе долго он так не протянет, износятся шестерни.
Мы склонились над чертежом.
Технический русский Черепанова смешивался с моими попытками объяснить принципы амортизации из моего мира.
Говорили о материалах, о возможностях имперской металлургии, о том, где взять мощные пружины или сжать воздух до нужного давления.
Мотя, устроившись на столе рядом, опять что-то грыз, поглядывая на нас.
— Попробуем, — решил я. — Зарисуй детали. Как только доберёмся до ровного места и будет время, займёмся модернизацией. А пока — следи за ним как за малым дитём. Без этого двигателя мы просто дорогой памятник на рельсах.
— Не сомневайтесь, барон, — Черепанов свернул чертёж с каким-то почти нежным почтением.
Время близилось к полудню.
Мы прошли ещё добрых пару километров по новому витку серпантина. Солнце палило немилосердно, отражаясь от скал и стальных бортов.
Именно в этот момент Мотя вдруг замер на моём плече. Его тельце напряглось, уши навострились куда-то в зенит.
Сначала из зверька вырвался тихий, почти неслышный стрёкот, а потом он перерос в настоящий сигнал тревоги.
Я едва успел поднять взгляд, как услышал пронзительный крик дозорного с верхней смотровой площадки:
— Воздух! Твари!