«А всё же в нем много непонятного, — подумал Миша о Кандаурове, берясь за удилище. — Если он сразу догадался, почему я его зову с собой, и если ему не хотелось, чтобы я его расспрашивал, зачем же он тогда пошел?»
С грустным видом он рассматривал крючок. Наживка в самом деле была съедена, а рыба ушла.
2
— Много ты так наловишь! — услышали они густой протяжный голос и быстро оглянулись. На бугре, между деревьями, почти сливаясь с ними, стоял человек могучего, сложения.
Миша рассмотрел черную бороду, толстый хрящеватый нос, широченную грудь. В обжигающем взгляде незнакомца была несокрушимая, угрюмая сила.
— Хорошо ловится, папаша, — задорно крикнул Миша, — просто вытаскивать надоело!
— То-то, я вижу, ты удилище не за тот конец держишь».
— Как это не за тот конец? — переспросил Миша и удивленно засмеялся. — Вот чудак!
— Твое счастье, парень, что к Ли-Фу в руки попал, — сказал незнакомец и погрозил Мише пальцем. — Гнить бы тебе на погосте, если б не он… Ну, смотри, остерегайся, как бы обратно не пострадать!.. Тайга недотеп не любит…
Незнакомец погладил бороду, густо кашлянул и пошел, не прощаясь.
— Кто это такой? — опросил Миша, отбросив удочку. — Послушайте, что же это такое? За что это он меня так?
Шел охотник странно легко, хотя был на вид огромен и неуклюж. Скоро он скрылся за бугром.
— Это Гжиба, — сказал Кандауров, проводив его взглядом.
— Опасный человек! — воскликнул Миша. — Как он нас ненавидит.
— Груб, это верно! — задумчиво проговорил Кандауров. — Я кое-что слышал о нем. Но какой могучий человечище!
— Вы знаете, — вспомнил вдруг Миша, — когда я болел, он приходил вместе с Силантием посмотреть на меня, ругал нас шалопутами, и вообще он плохо к нам настроен, мне рассказывала хозяйка.
— Ну, пустое! — сказал с неудовольствием землемер.
— Удивительно! — Миша сердито отвернулся. — Вы слишком спокойно ко всему относитесь. Так нельзя. Ведь вы — член партии. У большевика должно быть горячее сердце.
— Сердце, да, — согласился Кандауров. — Обязательно. Согласен. Но именно сердце, а не голова. Горячее сердце и трезвый, холодный ум.
Солнце стояло высоко. Костер прогорел, и угли подернулись пеплом.
— Кого же примем на место Васютина? — допытывался Миша на обратном пути. Он еще не потерял надежды уговорить землемера.
— А вот Гжибу и возьмем, если согласится, — спокойно ответил Кандауров.
— Шутите, Владимир Николаевич! — изумился Миша, всплеснув руками. — Да ведь это разбойник с большой дороги!..
Кандауров холодно взглянул в лицо Мише, на котором, быстро сменяясь, промелькнули выражения ужаса, недоумения, гнева, сжал зубами трубку и отвернулся к реке.
Большой двухпалубный пароход Обгонял их. Облачной дорожкой тянулся в небе дым.
Рыболовы пошли на пристань за свежей почтой.
Миша жадно набросился на галеты.
— Вот видите! — воскликнул он, повернув к землемеру рассерженное лицо. — Черчилль опять взбеленился: выступил с угрожающей речью, говорит, что потерял покой и сон после победы русских коммунистов, обвиняет нас в пропаганде, стращает новой интервенцией… Хочет, чтобы мы его еще раз проучили.
Кандауров сдержанно кивнул головой. Он с нетерпением ждал, пока разберут письма и посылки. Ему выдали толстый служебный пакет, который он сразу же распечатал.
Получил и Миша письмо. Адрес на конверте был написан круглым знакомым почерком матери. Миша распечатал конверт и вынул вместе с большим письмом крошечную фотографию. Анна Павловна, видно, снималась для какого-то удостоверения и одну из карточек послала сыну. Миша внимательно всматривался в тонкое, все еще молодое и красивое лицо матери с улыбающимися ему глазами, и чувство затаенной гордой радости наполняло его. Конечно, каждый, в ком бьется живое сердце, любит свою мать, которая дала ему жизнь и воспитала его, но далеко не каждый так отчетливо сознает, чем он ей обязан. А Миша понимал это. Он вздохнул и принялся читать письмо.
Анна Павловна поддерживала добрые отношения с Мишиными друзьями, поэтому ее письма бывали полны самых свежих и важных для Миши новостей. Читая письмо, Миша узнал, кто из его товарищей поступил в Дальневосточный университет во Владивостоке, кто уехал учиться в другой город, кто, подобно Мише, начал работать. Анна Павловна подробно писала о своей работе в библиотеке, о новых хороших книгах, которые она за последнее время прочла, о людях, с которыми познакомилась. В самом конце письма Айна Павловна сообщала, что больная рука теперь уже почти не тревожит ее, поэтому пусть Миша не беспокоится. Чувствует она себя отлично. Как работается Мише? Доволен ли им Владимир Николаевич? О своей болезни Миша ничего не писал матери, чтобы напрасно не тревожить ее. Теперь он лишний раз порадовался тому, что все хорошо обошлось, а она так и не узнала, какой он подвергался опасности.
Вскоре Кандауров собрал рабочих и объявил им, что завтра отряд выезжает в тайгу. Получено распоряжение отвести в этом году самый большой участок — Долгоозерный. Землемер объявил, что работа предстоит очень напряженная: отвод участка они должны закончить в течение трех недель. И ни одним днем позже. Таков приказ.
3
Весь день прошел в напряженных сборах. Каждому нашлась работа. Выверяли и ремонтировали инструменты, закупали провизию. Петр после долгих поисков по всей деревне достал железную печь для палатки. Только вечером землемер решил выполнить задуманное.
Изба Гжибы стояла у самой реки, на отлете. Кандауров постучал, прислушался, затем толкнул неподатливую дверь.
— Здравствуйте, хозяева, — сказал он, переступая порог.
В избе было сумеречно. У окна сидел тот самый бородатый охотник. Он шил рубаху, не поднимая головы и не обращая на землемера ни малейшего внимания (словно бы это не человек вошел, а муха влетела в избу).
— Вы нужны мне, Гжиба, — сказал землемер громко, как глухому. — Вы меня слышите?
— Слышу, отчего же не слышать, — сказал Гжиба, не глядя на него. Он наклонил голову, чтобы перекусить нитку. — Зачем пожаловал, рыболов? — проворчал он, осматривая на свет рубаху. И, не дав Кандаурову ответить, продолжал: — Видел рубаху? Бабе так не сшить.
— Что же, отдать некому?
— Выходит, что некому. Испортят, сузят, где не надо, а я широко люблю.
Гжиба помолчал.
— Садись, раз пришел, — произнес он наконец.
Охотник отложил работу и впервые взглянул на землемера. Кого угодно могла поразить та насупленная и неотразимая сила, что заложена была во взгляде охотника.
Кандауров начал рассказывать, зачем он пришел.
— Садись, говорю, — повторил Гжиба повелительно, и землемер сел. — Что же, в работники я гожусь, — прогудел Гжиба, выслушав землемера, — но сосунков, признаться, не люблю.
— Ты это о ком? — спросил, посмеиваясь, Кандауров. Он даже подсел ближе, чтобы лучше видеть хозяин»
— Давай потолкуем, — продолжал Гжиба внушительно. — Тайгу знаешь?
Гжиба задавал вопросы о повадках зверей, об особенностях таежной жизни. Редкий случай: рабочий экзаменовал землемера, поступая к нему в отряд. Но Кандауров с улыбкой отвечал на вопросы.
— Поработаешь у нас, присмотришься, сам решишь: плохого мы желаем тайге и людям таежным или о них же заботимся, — заметил землемер.
— Ладно, — сказал охотник, — уж, видно, придется согласиться. А только помни: нанимаюсь я в работники, а не в няньки. И еще одно… — Гжиба медлил, подозрительно посматривая на Кандаурова.
— Смелее говори! — посоветовал землемер.
— С проверкой к вам иду. Согласен?
— Ну, полно! Какая там проверка. Я вижу, ты нам подойдешь.