— Вспоминает, — я осторожно сложил листики. — Конечно. Это хорошо… это действительно отличная новость.
И хочется сказать, что теперь он точно поправиться. И верить тоже хочется. Но Тимоха, отняв у Метельки леденец, сунул его за щеку.
— Я его снова с собой взяла, — Татьяна взялась было за пустую тарелку, но Мишка вскочил и сам стал собирать. Метелька тоже поднялся. Его дело самовар. Моё — чашки с тарелками.
Еремей вот супницу убирает и прочие тяжести, а заодно ловко, явно немалый опыт показывая, смахивает со стола крошки. Да и салфеточки поправляет, чтоб красиво было.
Чай здесь принято пить подолгу.
Доливая. Сдабривая или мёдом, или сахаром, который продают кусками, потому как многие имеют обыкновение пить вприкуску. Причём заедая калачами, сушками, пряниками и кренделями. Ещё булки с ватрушками, варения всякие.
В общем, чаепитие — это серьёзно.
— Честно говоря, я его всю прошлую неделю брала… — и смотрит виновато, будто сделала чего плохого.
— Я приглядывал, — Еремей произносит это прежде, чем Мишка успевает возмутиться. И взглядом же рекомендует возражения оставить при себе.
Мишка с этим, конечно, не согласен.
Как-то вот недовоспринимают они с Еремеем друг друга, что ли? Мишка полагает себя главным по старшинству и праву рождения, порой откровенно забываясь. Еремей в целом-то не спорит, но периодически осаживает.
Да и гонять Мишку гоняет.
Ну, когда случается время. Благо, сад при доме большой, а что зима и снежно, так по словам Еремея закалка любому организму полезная. В рукопашной же Мишка, сколь бы ни пыжился, до Еремея откровенно не дотягивает.
И в целом-то… в общем, какая семья без внутренних разборок?
— Всё равно это как-то… неправильно, — отступать братец не намерен.
— Почему?
— Ты же не только с ним гуляла…
— Не только, — спорить Татьяна не спорила. — Мне, к слову, Роберт Данилович предложил место при больнице.
— В этом нет нужды! — Мишка аж вскинулся.
— Есть, — Татьяна склонила голову, глядя спокойно и даже насмешливо. — Во-первых, это явно полезно… там своеобразная атмосфера.
— Да уж… — Мишка налил чаю. — Своеобразней некуда.
А чего он хотел? Пусть больничка Святого Евстафия и была куда приличней той, в которую нас Еремей когда-то водил, но всё одно была больницей с её характерными запахами и болью. Впрочем, Мишку волновал не столько факт, что больничка — для юной девицы место не самое подходящее, сколько пребывание в этой самой больничке вышеупомянутого Роберта Даниловича. Вообще целителей было двое. Модест Евстафьевич, лет этак шестидесяти семи от роду, а потому с точки зрения Михаила вполне безопасный. Или, может, не в возрасте дело, но в наличии суровой жены, заведовавшей сёстрами и финансовыми делами больнички, а заодно приглядывавшей и за супругом. Женщину эту я видел. Она и вправду одним взглядом все лишние мысли осаживала. Но помимо старшего целителя имелся ещё Роберт Данилович, который был мало того, что подозрительно не женат в свои тридцать четыре года, так ещё и внешностью обладал самой подходящей для коварного соблазнителя.
— А во-вторых, мне это нравится, — сестрица выпрямила спину и потянулась за сушкой.
— Вскрывать чирьи и накладывать повязки?
Мишка закипал. И ёрзал. И бровями шевелил, на меня поглядывая, мол, помогай аргументами и в целом-то.
Не собираюсь.
— Что в этом дурного? — возразила Татьяна. — На самом деле я лишь ассистирую. Готовлю инструмент. Мешаю растворы. На большее, к сожалению, не гожусь. Но Роберт Данилович уверяет, что у меня отлично получается успокаивать пациентов. Что с моим появлением в клинике дышать легче стало.
И это правда.
Птаха вон выглядывать не спешит, но в прошлый раз Татьяна обмолвилась, что та уже почти вернулась к прежним размерам. Больничка, может, и не фабрика, но всякой погани там имелось. Главное, что погани мелкой и относительно безопасной. Можно сказать, диетического свойства.
— Кроме того, вы все заняты своим делом. Они вон на заводе. Ты — в своей мастерской. И возвращаться не спешите. А я тут одна…
Не совсем, но да, блаженный Тимоха с Еремеем — не та компания, в которой можно развлечься.
— А когда я одна, я начинаю думать о… всяком, — осторожно произнесла Татьяна. — Иногда мне хочется плакать. Иногда — убить кого-то. Второе чаще.
Я верю.
В паспорте фамилию любую нарисовать можно, но натуру пером не выправишь.
— Я начинаю злиться… это плохо. Злость отзывается на Птахе. И дар… с ним и без того было сложно, а сейчас вовсе. В больнице же я при деле.
— Почему там⁈ — Мишка вскочил. И сел.
— А где?
— Ты… можно найти какое-нибудь другое занятие?
— Какое? — поинтересовалась сестрица, глядя на Михаила с лёгким прищуром. Вот сдастся братец, тут и думать нечего. Он у нас ещё тот подкаблучник. — Куда мне пойти? В гувернантки? Так рекомендаций нет, да и Тимофея я не брошу, а гувернанток обычно с проживанием берут. Его же к приличному дому и на выстрел не подпустят. Что ещё остаётся? Прислуга? Или вот в проститутки сразу…
— Таня! — Мишка аж пятнами пошёл.
— Ой, да ладно, можно без этого лицемерия. Хорошо. В телефонистки? Или стенографистки? Так у меня пальцы плохо гнутся, писать могу, но медленно. Кому такое счастье надо?
— Тебе нет нужды работать.
Нет. Вот реально. Тех денег, которые мы прихватили, хватит не на один год жизни. Даже если не сильно экономить.
— Нужды нет. Желание есть. И если ты не можешь предложить другой вариант, я отвечу согласием. Уже ответила.
Вот, зараза.
— Тем более Тимофею там хорошо. Роберт Данилович, к слову, придерживается мнения, что многие душевные болезни не стоит лечить, но нужно лишь создать условия, при которых душа сама затянет свои раны. А это покой и та обстановка, которая приятна пациенту. Тимофею же нравится находиться в больнице.
Как и Татьяне.
— Он там меняется… знаешь, неуловимо, но… и Птаха рядом постоянно. Мне даже кажется, что она делится… ну… понимаешь?
Мишка осторожно кивнул. Его тень всё ещё пряталась, а братец, как понимаю, не сильно горел желанием её вытаскивать и воспитывать.
— Я просто чувствую, что нам это нужно. И… здесь я точно с ума сойду.
И снова же, понимаю. Целыми днями торчать в четырёх стенах, развлекаясь лишь чаепитиями с хозяйкой да разговорами о важности устройства личной жизни, — так себе перспектива. У любого нормального человека крыша посвистывать начнёт.
Так что… пускай себе.
А к этому Роберту Даниловичу приглядимся. Глядишь, если человек неплохой, то и пристроим сестрицу, а там и отправим куда, к морю там или где ещё тихо, спокойно и размеренно.
Пускай обзаводится семьёю.
Детишек там рожает.
Обставляет новый дом, чтоб фарфор там, безделушки и занавесочки. И забывает о том дерьме, в котором мы оказались. А с войной мы и сами как-нибудь справимся.
— Извини, — Михаилу, кажется, тоже что-то этакое в голову приходит. Вон, взгляд отвёл. Говорю же, подкаблучник. Татьяна посмотрела на меня. А я что? Я не собираюсь спорить. Мне предыдущий жизненный опыт подсказывает, что незанятая женщина — потенциальный источник проблем.
А их у нас и без того хватает.
— Кстати, Тимофею Роберт Данилович нравится… — завершила разговор Татьяна. — Пейте чай, а то остыл почти. И ещё. Еремей, ты же их сопроводишь?
— А то… всю жизнь мечтал на ещё живых революционеров поглядеть. В этой… как вы там выразились? В естественной среде обитания.
[1] Цитата из письма Ленина в Боевой комитет при Санкт-Петербургском комитете от 16 октября 1905 года. Сокращённый вариант. Полный цитировать не рискну.
Глава 6
Глава 6
Полагаю необходимым принять деятельнейшие меры к изысканию соучастников сих гибельных обществ, внимательно, со всею осторожностью, рассмотреть и определить предмет намерений и действий каждого из них ко вреду государственного благосостояния, ибо, руководствуясь примером августейших предков наших, для сердца нашего приятней десять виновных освободить, нежели одного невиновного подвергнуть наказанию. [1]