— Доброго! — этакой оказии Метелька очень даже обрадовался. — Теперь уж точно доброго!
— А это Светлана, Симеон и Светлый.
Они нарочно так подбирали, на одну букву? Скорее всего. Имена наверняка не настоящие.
Как и костюмы.
Да, с виду дешёвые, вот только платье у девицы по фигуре скроено. А на ногах Симеона сапожки яловые, почти новые. И пиджачишко, пусть и простенький, да из шерстяного сукна.
В этом я уж разбираться начал.
Из кармана вон цепочка часов выглядывает. Не золотая, но тут и часы сами по себе экзотика, а уж чтоб карманные и на цепочки — и вовсе редкостная редкость.
— Пива? — Филимон снова подскакивает, и вот его как раз усатый не пытается удержать.
— Квасу, — говорю. И Метелька, подавивши вздох, присоединяется.
— И мне.
— И пожрать бы чего, — поддерживаю, потому как жрать хочется снова. Я вытаскиваю рубль. — Себе тоже возьми…
— Отрадно видеть, — голос у юноши ломкий. — Что хоть кто-то не поддаётся искушению и осознанно предпочитает сохранять ясный ум. Алкоголь губит народ…
И замолчал.
Я тоже заговаривать не спешил. Принюхивался. Пахло от юноши хорошо, чистотой.
Руки у него тоже белые.
А девица вовсе в перчатках. Сидит, потупившись, но нас с Метелькою разглядывает с интересом.
— Щи с потрошками! И пироги ныне, — Филимошка вернулся с тремя кружками. Себе он, видно не проникнувшись речами о вреде алкоголя, взял пива, которое отпил спешно, точно опасаясь, что заберут. — Ух… разбавил, скотина этакая!
Воды и в квас плеснули, и потому хлебный вкус его отдавал кислотой.
— Филимон рассказывал, что вы недавно устроились на фабрику? — подал голос Светлый.
— Ага, — ответил Метелька, квасу пригубив. — Второй месяц как… теперь, небось, погонят.
— Чего?
— А… начальство ныне приезжало.
— Большое?
— Больше некуда, — вклиниваюсь в разговор. — Сам хозяин. В смысле, Воротынцев. Младший. С ним управляющий новый.
— Вот по роже видать — ещё та паскудина, — Метелька ткнул Филимона в бок. — А пироги где? Сказал, чтоб принесли? А то у меня кишки на хребет налипли уже.
И в животе его заурчало.
— У нас аккурат машину остановить пришлось. Камень, — я говорю неспешно, стараясь не слишком глазеть на товарищей. Интересно, натуральные идейники или провокаторы полицейские? Вторых нынешним временем едва ли не больше, чем реальных революционеров. — Этот и придрался.
— Ага, мол, мотору заглушили, отчего простой.
— А зачем глушили?
— Покладено так, — Метелька снова квасу хлебанул. — Потому как если просто ступор поставить, рычажком, тогда сорвать может.
— В системе давление нестабильно. Если прыгнет, то аварийный клапан не выдержит, — продолжаю я. — И выдаст поток в основное русло. Валы крутанёт, тогда и всё, поминай, как звали. А отключение заслонку на входящем рукаве ставит. Её уже выбросом не подвинуть.
— Вы неплохо соображаете.
— Приходится.
— И речь правильная, — товарищ Светлый щурится. — А управляющий, стало быть, не согласен? Отчего же?
— Так если машину отключать, то давление внутри падает. И потом, чтоб его нагнать, нужно время. Машина работает медленно. И есть риск не выполнить норму.
Мы с Метелькой сегодня едва-едва добрали. А Митрич ничего не сказал. Вчера б ещё прошёлся, обозвав безрукими захребетниками, а сегодня только вздохнул и взгляд отвёл.
— Если так-то многие просто стопорят, чтоб потом недоработки не случилось. Прыгает-то в системе не так и часто…
— Однако для вашего управляющего важнее получить прибыль, чем сохранить здоровье рабочим? — поинтересовалась девица.
— Я… вправду за пирогами, а то чегой-то долго, — Филимон вылез.
— Для любого управляющего, — пожимаю плечами. — Собственная прибыль важнее чужого здоровья. И не только для управляющего. Вот даже для вас пять рублей в кошельке будут ближе и роднее, чем вон…
Я окинул корчму взглядом.
— Здоровье того алкаша…
Мужик ещё держался. Он сидел, покачиваясь, взглядом упёршись в опустевший штоф, явно не способный сообразить, куда подевалось его содержимое и надо ли добавлять.
— Цинично.
— Правдиво.
Я допил квас.
— А не обидно? — товарищ Светлый щурился совершенно по-кошачьи и усы его топорщились, и в глазах, янтарно-жёлтых, мне виделся интерес. — Вы трудитесь. Производите… что вы, к слову, производите?
— Сырьё для дальнейшей переработки, как я понимаю.
— Вот… а выгоду с этого имеет фабрикант. Разве справедливо? Вы вкладываетесь своим трудом и здоровьем. А он?
— А он уже вложился. Деньгами. Фабрикой.
И про здоровье он зря. Нормальное производство организовать — тут никакого здоровья мало не будет.
— Не стану спорить. Но если и так, он вложился ведь не по собственной доброте, но из желания заработать.
— А рабочие ходят исключительно потому, что больше заняться нечем?
Метелька на меня косится.
Нет, он и сам сообразил, что за товарищи у Филимона, но во взгляде мне видится недоумение. Я ж вроде как хотел в революцию.
Хотел.
И хочу.
Не столько в революцию, сколько связи их нужны и в целом понимание внутренней кухни.
— Вы правы, — Светлый позволяет себе улыбку и лёгким незаметным вроде бы жестом успокаивает Симеона. Тот аж покраснел то ли от обиды, то ли от распирающего его желания доказать, сколь сильно я ошибаюсь.
Зацепил, стало быть.
— Но ведь в таком случае мотивы и фабрикантами, и теми, кто работает на фабриках, движут одни. Но почему тогда львиную долю прибыли получает владелец фабрики, а не те, кто производит продукт? Почему доходы эти нельзя перераспределить иначе?
— В артелях и распределяют, — пожимаю плечами.
— Именно! — воскликнула девица. — Трудовая артель — это наглядный пример способности народа к самоорганизации! И существование её ясно говорит о том, что при должных условиях простой человек вполне способен выступать как мощная производительная сила! Ему не нужны ни фабрики, ни фабриканты…
Она реально такая дура?
А Светлый уже прямо откровенно улыбается и на меня глядит, чем, мол, отвечу.
Отвечу.
Почему бы и нет:
— Артели редко бывают большими. Чаще всего это дюжина человек. И таких, которые знают друг друга. Выходцы из одной деревни. Или родня. Или и то, и другое сразу. И работают они, как работается. Сегодня так. А завтра этак. А после завтра сорвались и запили. Или не поделили друг с другом черед убираться. Или кто-то у кого-то кусок мяса из щей спёр. Или в делёжке заработку не сошлись… там много чего есть. И производят… скажем, артель за день стачает двадцать пар сапог. А фабрика средней руки — пару тысяч. Артель будет тачать руками, как это делали их отцы и деды. А фабрикант закажет новые станки. И будет вместо одной модели выдавать дюжину. И продавать их не с плеч, на рынке, вопя, что есть сапоги яловые, но откроет магазинчик приличный, в который вы, барышня, заглянете с куда большею охотой.
Девица открыла ротик и густо покраснела.
— А ещё фабрикант заплатит газетчикам, которые напишут, какого чудесного качества он производит обувь. И газетки разлетятся по всему Петербургу. Это ещё сильнее увеличит продажи.
— Вы широко мыслите, — сказал Светлый.
— Как есть. Артель — это хорошо. Но артели не заменить фабрику. И даже если сделать её большой, в сотню человек, то скорее проблем добавится, чем выгоды.
— Вы не похожи на рабочего.
— А я и не рабочий. Мамка была из мещан. Отец — дворянского рода.
В любой лжи главное не врать больше, чем нужно.
— Я незаконный ребенок. Но образование мне давали неплохое. Нанимали учителей.
— А потом?
— А потом сначала отец умер. За ним и матушка. И я оказался в детском доме.
Светлый косится.