И я чувствую легчайшее колебание силы. Ну да, проверяют.
— Там вон с Метелькой познакомился…
— Собрат по несчастью?
— Вроде того. Он из деревенских. У него вся семья в мор ушла.
Метелька кивает.
— С тех пор вот вместе.
А я артефакт заметил: перстенек, такой неприметненький, на мизинчике у Светлого.
— И вас детский дом на фабрику продал? — в огромных очах Светланы бездна сочувствия.
— Да нет. Сами пошли. Из детдома нас забрали. Нашёлся… добрый человек.
Родичем Еремея не назову. Не когда проверяют. Мало ли, чего покажет. Легенду нашу мы давно уж подправили, хотя рассказывать её особо некому.
— Он при семье одной. Служит. Взял вот в помощь. Там хозяин тоже в разорение вошёл. А на руках — сестра да братец, головою скорбный. Вот и пригодились.
— Это… это ужасно.
Молчать про Таньку с Мишкой не вариант. Если уж в этом разговоре артефактом засвечивают, то и на них выйдут. Поэтому скармливаем старую добрую историю. Вдовица, у которой Мишка флигель снял, если что всё-то подтвердит и от себя сочинит самую малость.
А там пусть разбираются в этом ворохе информации, где правда, а где не особо.
— Да не. Нормально. Сперва при них, а так-то хозяин в лавку устроился. Тоже работает. Мы ж на завод решили.
— Ага, — подтверждает Метелька.
— Сперва вот тут. Опыта набраться. Там, глядишь, на мастера выучимся. Тогда и зарплата другою будет.
— Хороший план, — согласился товарищ Светлый, поднимаясь. — Что ж, удачи вам, молодые люди…
— И вам тоже, — я чуть склонил голову. — Филимона там встретите, так пните, чтоб пироги тащил. И вправду жрать охота, сил нет.
[1] Довольно распространённая практика. Подростки до 14–15 лет выполняли 80–90% взрослой нормы труда, при этом если взрослому работнику платили 15 рублей в месяц, то подросткам — 7–8.
[2] Штрафы были неотъемлемой частью рабочего быта. Если на одних производствах штрафовали по делу — за прогулы, появление пьяным, кражи, дебоши, призывы к стачкам и т.д., то на других штраф могли выписать по любому поводу. В том числе за непосещение церкви. А ещё за сбор грибов, сквернословие, недостаточную почтительность и т.д. Часто штрафы съедали 30–40 % зарплаты.
Глава 4
Глава 4
С каждым годом всё большее число крестьян оставляет свои наделы, направляясь в город. Если лет двадцать тому так называемый «отхожий промысел» был явлением временным, позволявшим людям занять себя и заработать в пустые зимние месяцы, то в настоящее время он представляет собой потенциальную проблему. Жизнь в городе кажется более лёгкой, ко всему фабрики и заводы, испытывая недостаток в рабочей силе, сулят крестьянам немалые с их точки зрения деньги. И в результате с места снимаются не отдельные люди, но целые семьи. Пустеют дома и улицы, и скоро наступит то время, когда целые деревни исчезнут с лица земли. Кто тогда будет обрабатывать землю? Кто…
«Вестникъ». Открытое письмо главы дворянского собрания Кержакова В. Н. о проблемах и вызовах современности, а также крестьянском вопросе.
Филимон притащил и миску со щами, и пироги. Один тут же сгрёб, поспешно вцепившись в обгорелую корку остатками зубов. Это, значит, чтоб не отобрали. С другими, может, и не сработало бы, тут народец в целом брезгливостью не отличается, но я вот лучше поголодаю чутка, чем обслюнявленное есть.
— Савка, — Метелька ткнул меня локтем в бок, взглядом на Филимона указывая.
— Потом, — я покачал головой. Обсуждать что-либо в корчме, да рядом с Филькой, было как минимум неразумно. А потому мы просто сдвинулись к краю, освобождая место другим. И пара хмурых закопчённых мужиков плюхнулись на лавку. Один даже к нам повернулся, небось, собираясь вовсе согнать, но встретившись со мною взглядом, передумал.
Силу тут чуяли.
— Филька, ты где этих клоунов раскопал-то? — спрашиваю небрежно и пирог забираю, пока его Филимон не оприходовал.
— Кого?
— Скоморохов, — поправляюсь.
— Скажешь тоже… какие тебе скоморохи? Это люди серьёзные, из Обчества, — Филимон вытер пальцы о рубаху.
— Какого?
Вот так его обычно не заткнуть, а тут прямо каждое слово и клещами тащить приходится. И он, чуя интерес, надувается, пыжится, хотя видно, что самого распирает от желания говорить.
— Этого… как его… погодь… тут во, на, — он протянул мне мятую и изрядно уже замызганную карточку.
Надо же, какие ныне революционеры продвинутые пошли.
Хотя на карточке значилось весьма себе приличное: «Благотворительное общество помощи рабочим и крестьянам».
— Это… к нам приходили. К тятьке. Ну, на Заречную ишшо, — Филимон косился на пироги, сомневаясь, рискнуть ли и утащить ещё один, или это уж чересчур будет.
Если в первый раз по морде не схлопотал, то и не значит, что во второй так же получится.
Филимонов отец тоже на заводе трудился, правда, льнопрядильном, где платили поменьше, но и не требовали от рабочих трезвости или иных глупостей. Близ завода позволили и домишки сложить, один из которых заняло немалое семейство Сивых. На том же льнопрядильном и Филимон свою трудовую карьеру начал. А уж после и сюда перебрался.
В артель пристроился. Так оно и спокойней, и экономней. Сказывал, что одно время вовсе без жилья был, ходил каждый день, да больно долго выходило, а на конке если или трамвае, то и дорого. Вот теперь Филимон домой наведывался, как мы, по выходным.
Деньги матушке носил. И так-то в целом.
— Угощайся, — разрешил я великодушно. — И чего припёрлись?
— Ну… так-то… помощи принесли. Сахару полфунта. И два — муки. Одёжки разной.
— Ношеной, небось.
— И чего? — Филимон с разрешения пирог не торопился ухватить, но разглядывал, выбирая, который побольше. — Всё одно ладно. Мамка перешьёт. Вон, там и рубахи нижние, Зинке самое оно, и малым. А ещё ткани принесли, доброй, шинельной. Батька хотел продать.
Батька у Филимона страдал стандартной рабочей болезнью — алкоголизмом.
— Но мамка не дала.
— Побил?
— Не, я ему двинул разок, — Филимон пожал плечами. — Ещё эта, которая девка, в школу зазывала. Мол, грамоте учить и всё такое.
— Так сходил бы.
— Когда? И так мало, что сдохнуть. Ещё вон и приработки поставят теперь.
— Думаешь?
— А то. Этот, новый, — Филимон наклонился. — Слыхал, как он Митрича ругал матерно, что, мол, мало работаем. Стало быть, норму подымут. А когда её делать-то? И как?
Это верно. Машины на фабрике далеко не новые. Митрич, да и Прокофьев, это понимают, а потому и не дают разгонять на полную.
— И толку-то, — Филимон-таки решился и вытянул пирог, но есть не стал, спрятал под полу. — Что мне с тое грамотности. Но малых свёл. Никитка наш тоже на фабрику просился. Я и подумывал к Митричу подойти, чтоб местечко нашёл, но теперь не пущу. Хотя вот поглядишь, малых станут зазывать.
Тоже обычная тактика[1]. Детям платят меньше, чем взрослым. А требуют почти столько же.
Выгода сплошная.
А что дети сгорают на этих фабриках втрое быстрее взрослых, так кому до этого дела.
— Пущай лучше в школу эту идёт…
— Ты потому их сюда приволок?
— Не, — Филька мотнул головой. — Спрашивали.
— Обо мне?
Вот тут я насторожился.
— Та не. Про то, чего там на фабрике деется. Кто там да как. Какие люди работают. Чего делают. Ну и так-то, обо всём. А ныне попросились поглядеть. А мне чего? Пущай глядят. За погляд, чай, денег не берут.
То есть, случайность?
Хотя… эта корчма к фабрике ближе прочих. И наши-то все, у кого в карманах не пусто, сюда заглядывают. А что, пиво, пусть и разбавляют, но ещё по-божески, и кормят сытно, без откровенной тухлятины. Опять же, хозяин крепкий, и сыновья его под стать. Если кто начинает буянить, то сами унимают, не доводя до драки. Стало быть, в корчме тихо.
Прилично даже.