Хорошее место.
— Только ты резко им однако же ж, — произнёс Филимон с укором.
— Ничего. Переживут.
В этом я не сомневался.
Из корчмы мы вышли уже ночью. Снова приморозило и под сапогами весело похрустывал грязный лёд. Воздух стал будто почище, но уходить отсюда надо, пока не подхватили какой погани.
— Сав, а Сав… — Метелька шёл, сунувши руки в карманы.
Опять рукавицы потерял?
Или забыл дома?
— Чего?
— Это ж были… ну, они, да?
— Радеющие за народное благо, — я криво усмехнулся. — Пройдёмся?
— А домой?
— Успеется.
Дома тоже не поговоришь. Старуха пусть и притворяется слепою да глухою, но видит и слышит получше многих. А уж как и куда услышанное повернёт и кому донесёт — тут и гадать не надо.
— Ну да, — Метелька подавил зевок. — Вот, блин… слушай, а чего ты с ними… ну так? Если они нам нужны и их искали, то чего теперь кобениться?
Где-то совсем рядом раздавались пьяные голоса. И мы с Метелькой свернули в переулок.
Если там, в центре, столица строилась по плану, была чиста и величава, то рабочие окраины — дело другое. Тут улицы возникали будто сами собой, с трудом пробивая себе дорогу меж домов и домишек, порой построенных из всего, что под руку попадалось. Летом их пополняли шалаши и палатки рабочих, которые полагали, что, коль тепло, то можно и на улице пожить.
Экономней.
Хаоса добавляли приземистые и широкие строения бараков. Вон там слева — суконной мануфактуры Твердятникова, про которую отзывались весьма даже неплохо, что будто бы управляющий не только общежитие давал, но и кухарок нанимал для готовки, и что кормили не совсем пустыми щами.[2]
И платили там прилично.
И лавки не держали.
В общем, хорошее место. А потому желающих попасть туда имелось прилично. А вот от мыловаренного заводика Пелянского, где готовили грошовое мыло, откровенно несло химией и дерьмом. Тут даже ретирадники не ставили, а потому рабочие ходили, кто куда.
По слухам, порой доставалось и продукции. Во всяком случае, наши это мыло брать брезговали.
— Метелька, не тормози.
— Чего?
— Того. Обычно ты ж у нас по людям соображаешь.
Фыркнул. И сгорбился обиженно.
— Смотри. Вот представь, что встретил ты какого-то парня. Вроде и видишь в первый раз, а он такой прям весь тебе радый, что прям не можется. Настолько радый, что прям готов в объятьях задушить. И в друзья набивается со страшной силой. Как ты к нему?
Метелька хмыкнул, но ответил:
— Никак.
— Именно, — мы шли мимо дощатого забора. — Тем паче, что времена теперь для революционеров сложные. Полиция вон до сих пор не успокоилась. Вот они и сторожатся. Я ж им человек сторонний. И как знать, не провокатор ли, не информатор или ещё кто.
— Ну да… — правда, уверенности в словах Метельки не было.
— Как раз провокаторы с информаторами изо всех сил будут в доверие втираться. И говорить, как они сочувствуют рабочим, и жопу лезть без мыла.
— А ты, стало быть, не лезешь.
— Нет.
— Как-то это заумно…
К моей придури Метелька давно привык.
— Хотя… если так-то да… на ярмарке, небось, ежели торговец весь из себя ластится, то точно дерьма подсунет.
И чихнул.
— О, правду сказал, — Метелька вытер нос рукавом.
— А ещё этот Светлый с артефактом сидел. Проверял, буду ли врать…
— Серьёзно?
— Серьёзней некуда.
— Тогда почему прямо не спросил?
— Так… вроде ж повода нет. Спросит ещё.
— Думаешь, вернётся?
— Ещё как… вот сам посуди, какая девка сильней в душу западёт, та, которая за тобой бегает, или та, что нос воротит?
Сравнение довольно приблизительное. И в психологии я не сказать, чтоб превеликий специалист. Скорее наоборот. Там, в прошлой жизни, я больше верил своему чутью, чем научной обоснованности. Но вот…
— Если мы сами проситься станем, нас сперва будут мурыжить проверками, а потом повесят какую-нибудь ерунду, вроде раздачи листовок. И смысла особо нет, и прогореть легко. А вот если им нас обхаживать придётся, тут уж вынуждены будут завлекать не только словами. И поручать станут куда как серьёзное.
— Ну, Савка… — Метелька покачал головой. — Не знаю… глядишь, и получится.
Получится.
Это я понял, уловив эхо чужого любопытства. И любопытствующего вычислил быстро. Незнакомый парень явно рабочего происхождения держался на другой стороне улицы с видом будто бы безразличным. Руки в карманы сунул, пялится на дома.
Было бы там на что пялится.
Да и его якобы расслабленная поза выделялась среди обычной утрешней суеты. Ну не принято тут так себе прогуливаться. Люди или спят, или работают, или ещё чем полезным заняты. А этот торчит, что столб посеред поля.
Я сделал вид, что пригляда не замечаю.
Суббота.
Завтра выходной, и предвкушение его наполняло душу радостью. Не только у меня. Метелька с утра поцапался с хозяйкой, вытащив из её тайника шмат сала и слегка зачерствелые пряники, один из которых и мусолил, не способный разгрызть.
Надо бы в аптеке рыбьего жиру купить.
И капусты квашеной. Это уже не в аптеке, а в лавке.
А ещё лучше свалить отсюдова.
— Савка! — лицо Филимона радовало взгляд свежим синим фонарём. Он щербато улыбался разбитыми губами и выглядел вполне довольным жизнью.
— Доброго утречка…
— Ага, доброго… Савка, а ты чего завтра делаешь?
— Как все. Сперва на молебен. Потом дядьку проведать.
Не то, чтобы вдохновляющее расписание, но уже одно то, что фабрики в нём нет настраивает на весёлый лад.
— А это… — Филимон оттеснил Метельку. — Тут… тебе просили передать, что, может, захочешь на встречу?
— Какую?
Филимон огляделся и, наклонившись к самому уху — в лицо дыхнуло вонью нечищенных зубов, перегара и чеснока — громко прошептал:
— Союзную. Это… союза рабочих Петербурга. Вот. Разрешенную!
Ну да. Официально профессиональные союзы были разрешены.
— Лекцию будут читать. О правах рабочих.
— Филь… ну оно мне на кой?
Потому что сколько лекций ни прочти, а прав у здешних рабочих не прибавится.
Мы прошли через проходную. И скинув тулуп, я пристроил его в самом углу. А то сверху понавалят своих, прокуренных, потом хрен избавишься от запаха.
— Так… три рубля обещали. Если придёшь.
Деловой подход.
Я призадумался.
— Сав… ну чего тебе стоит? Там недолго…
— А тебе чего обещали?
— Полтора, — Филимон не стал отнекиваться. — И Никитку к Вальцевым устроить. На автомобильный.
Это серьёзная заявка. Там, говорят, платят строго по регистру, и выходит втрое против обычного. Штрафов нет. На праздники харчи выдают, по особому уложению. Да и если встать к нормальному мастеру в помощники, то и самому в мастера выбиться реально.
Карьера.
— Сходишь, а? — Филимон аж приседает, норовя в глаза заглянуть. — Ну хочешь, я тебе и так деньги…
— Оставь себе, — от щедрого предложения я отмахиваюсь. — Схожу. Только… Филька, чего они обо мне выспрашивали?
А что выспрашивали, это точно.
И по глазам вижу — угадал.
— Потом, — говорю. — Найдёшь нас, как обед станет. Там и перекинемся словом.
— Савка, — Митрич трезв и зол. — Так, вы двое… ты туда, а ты давай на третий.
— Один не справлюсь, — я встаю, скрестивши руки на груди. — Побойся Бога, Митрич. Мешки неподъемные.
— Помощника дадим, только… — он кривится и видно, что происходящее ему самому не по нутру. — Вы двое в станках уже разбираетесь. А эти вот…
Ко мне подталкивают чумазого пацанёнка, который едва-едва до плеча достаёт. И не потому, что я так уж сильно вырос. Скорее уж мальчишка этот, как и вся местная детвора мелок с недокорму. А ещё он чумаз и костляв.