— Ну вот, милая, — сказал он, целуя, — только теперь можно спрятаться под одеялом.
И он сдвинул на постели одеяло, усадил Ирму, снял с ее ног белые туфли и поцеловал. Рудольф укрыл ее одеялом. Но когда Ирма подумала, что теперь сумасбродству и озорству пришел конец, что Рудольф ляжет в свою постель, что стоит рядом с постелью Ирмы, — она снова ошиблась. Рудольф вскоре появился в таком же костюме, какой он напялил на Ирму, но в свою постель он не лег. Принялся целовать Ирму с таким жаром, словно увидел ее сегодня в первый раз.
— Хватит на сегодня, — взмолилась Ирма.
— Нет, дорогая, не хватит, — отвечал он.
— А если ты очень любишь, разве не хватит?
— Именно потому и не хватит. Для любви хватает только любви.
— А если я очень прошу, что на сегодня хватит?
— Не проси, милая, я прошу, не проси, если сильно любишь, — взволнованно сказал Рудольф.
— Оставим остальную любовь на завтра.
— Завтра будет новая любовь, если будет новый день, и когда у бога не останется больше дней, нам хватит ночей. Так-то обстоят дела с любовью, милая, — горячо говорил Рудольф.
Ирма ничего не сказала, она доверилась мужу. Будто стала маленьким ребенком, которого укладывают спать и будят, гладят по головке и ласкают, лелеют и целуют. Она снова ощутила, как муж снимал с нее одеяния, которые сам с таким старанием церемонно надевал на нее. Как будто вместо них у него есть для нее более красивые и дорогие, более изящные и мягкие, тонкие и нежные — такие нежные и тонкие, что не мешают целовать.
XV
Слова Рудольфа, которые он сказал Ирме в первом любовном чаду, как видно, исполнялись: пришли новые дни, пришла и новая любовь. И когда дней не хватало, прихватывали ночи, и напротив — когда ночи не были достаточно длинны, прихватывали дни. Бог определил для их любви свои самые долгие ночи, и когда их не хватало, бог не в силах был чем-нибудь помочь. Но он совсем не удивлялся, что его самые долгие ночи не были достаточно долгими, он знал издавна, что человек в неутолимой любви, как в гневе и вражде. Человек как песочные часы, которые не могут остановиться, пока не опустеют, и тогда, бог, возьми и поверни их другим концом, если хочешь, чтобы песочные часы снова пошли.
Однако эти божьи песочные часы — Ирма и Рудольф — шли только своею силой, и богу оставалось лишь посылать ночи и дни, дни и ночи, и все поочередно, чтобы была и перемена, а не только любовь. Были забыты еда и питье, мир и люди, были забыты одежда и одеяния, — как бы прекрасны и красивы они ни были, человек сам и его любовь куда прекраснее и красивее.
Ирма никогда не могла себе представить, что станет для кого-то такою красивой и милой, какой она сейчас себя чувствовала. Только теперь она стала понимать, как был прав Рудольф, когда он лгал ей, обманывал ее с самого начала, и она волей-неволей пришла к решению, что, честно говоря, Рудольф вовсе и не лгал и не обманывал, а только любил, любил по-своему, пока Ирма не научила его любить по-настоящему.
Теперь же не было никакой лжи, никакого обмана, Ирма это чувствовала; ласки и нежность, самый воздух, насыщенный обожанием, окружавший ее, не оставлял места каким-либо сомнениям. Снова и снова ею любовались, ее прелестями, снова молились перед алтарем милосердной богини. Снова повторялось опьянение как бы в тайном влечении: еще немного, еще капельку — и наступит великое забвение, самое великое, имя которому — смерть. Порой в эти мгновения Ирма хотела умереть; она чувствовала, что ее любят до бесчувствия, до сумасшествия. Да и что еще может дать жизнь, если ты так любима, что спрашиваешь, можно ли вообще так любить, позволено ли? Но Рудольф не спрашивал, он лишь любил, любил так; именно потому он твердил, что это сама смерть.
— До тех пор, пока любим, пока в силах любить, — сказал он, — длится жизнь, по ту сторону любви нет уже ничего. Кончится любовь, кончится и жизнь.
— А я хотела бы умереть, когда есть еще любовь, — сказала Ирма.
— Смерть придет и без твоего желания, как и любовь. Не желай смерти, милая, раз есть еще любовь, — сказал Рудольф, как бы упрашивая ее.