— Тогда люби меня! — ответила Ирма. — Никогда не переставай любить, не то придет смерть.
Так бредили они порой, повторяя почти одни и те же слова, будто не могли уже говорить о большой любви. Слова стали такими же бессмысленными, как и дела, если бы их не объясняла, не освещала и не облагораживала любовь.
Ох, Ирма никогда не знала и не слышала, что люди, когда их любят, становятся такими бестолковыми, бесшабашными, почти страшными, полоумными и сумасшедшими. Но все же эта бестолковость и сумасшествие были хороши и красивы, как будто правы те, кто твердит, что нет ничего лучше и красивей, чем любовь.
Когда-то Ирма хотела любить с ясной головой и при здравом уме, она считала, что это подобает ее образованию и выпуклому лбу. Но теперь только она поняла, как мало она разбиралась тогда в любви. Любовь — все что хочешь, но только не рассудок и не образование.
Если хочешь любить, забудь, что ты человек, и стань зверем, даже растением. Да, стань просто тем, что цветет и пахнет и чей запах отнимает разум у тех, кто приближается к тебе, превращая и их в животных или в растения, как и ты.
Это и есть содержание всех сказок, в которых действуют злые колдуны, превращающие принцев и принцесс в животных или в цветы, что издают печальные страждущие и жаждущие звуки. Но в жизни это колдовство — никакое не колдовство и зло — никакое не зло, а чистая, голая любовь, что ищет себе прибежища в каком-нибудь животном или цветке. Мужчины знают это, и поэтому они говорят то о запахе клевера, то о малине, то о бог весть каком еще растении, желая сказать, что, если ты не можешь стать как бы цветком на поле или побегом у ручья, тебе не попасть в царство любви.
Но под конец получалось вроде, что бог выходил победителем и в любви: дней и ночей у него оказалось больше, чем любви у людей. Собственно, Рудольф и пришел к мысли раньше всех, что человек живет не одной только любовью, но и многими другими делами. Человек хочет не только вкушать от любви, но и пить и есть, хочет видеть других людей, будто он должен показывать свою любовь и им. Человек хочет веселья и разлук, только тогда он начинает понимать, какая странная штука любовь.
И снова начались хождения в кино и на концерты, в рестораны и на вечеринки, в театр и оперу. Ирма не понимала толком, зачем куда-то ходить, зачем все видеть и слушать, если и это одна только любовь. Зачем видеть и слушать чью-то любовь, если дома у тебя самой есть любовь? Пусть ходят смотреть и слушать других те, у кого в доме нет ничего, кроме вещей и стен, еды и питья, безразличья и пресыщения, скуки и тоски.
Но одна польза Ирме от того, что она видела, как любят и тоскуют другие, как они мучаются и страдают, испытывают счастье и блаженство, — одна польза все-таки была: Ирма видела, что как бы ни была велика любовь, она может кончиться, ибо существует смерть или исчезает ответная любовь. И когда Ирма узнала это, ее собственная любовь вдруг возросла во много раз, стала трепетной и нежной до боли, и появилось постоянное чувство — пусть муж любит тебя бог весть как сильно, он никогда не сможет любить так, как хотела бы Ирма. Мужчина не в состоянии любить ее страстно, до муки и боли, чтобы всегда и везде чувствовать эту любовь телом и душой.
И если раньше ласкал Ирму и любовался ею Рудольф, чуть ли не сходя с ума, теперь то же самое порывалась делать с мужем Ирма, как будто была правда в словах двоюродной сестры Лонни, когда она сказала о любви: поимей, мол, в виду, не забудь, — когда любит мужчина, не любит женщина, а когда любит женщина, не любит мужчина.
Но нет же, нет и нет, только у Лонни такая любовь, у нее о любви совсем другое понятие, нежели у Ирмы и Рудольфа. Лонни видит в любви только потеху и развлечение, для них же с Рудольфом любовь свята, как молитва, строга, как клятва, тяжка, как большая радость, мучительна и болезненна, как предчувствие смерти.
А то, что Рудольфу нужно днем часика на два отлучиться из дому, тоже не что иное, как только любовь. Особенно сильно почувствовала Ирма, что это любовь, в тот день, когда Рудольф спросил у нее, не хочет ли она совершить с ним маленькую деловую поездку? Куда? Она сама увидит куда. Надолго ли? Далеко ли? А не все ли равно, ведь они вдвоем.
Да, конечно! Ирме было совсем неважно, куда, надолго ли, далеко ли, если она будет вдвоем с мужем. Потом они шли вдвоем, пока муж не выбрал автомобиль и не стал разговаривать с шофером, что-то объяснять ему. Наконец они сели в автомобиль — и поездка началась.
Когда они выехали за город на шоссе, временами казалось, будто комья грязи птичьей стаей летели над головой. Снег, недели две назад покрывший землю, растаял от дождей и, как говорится, отворил грязи все ворота. Но что такое бездна грязи перед любовным опьянением? Пусть нас забросает хоть всею грязью вселенной, мы останемся чистыми, овеянные любовью.