На уроках английского языка она встречалась с высоким, стыдливым или боязливым, что ли, немного сутулым молодым человеком, который уходил с урока, как раз когда Ирма приходила. Частенько бывало так, что, когда один одевался, другая снимала пальто. Где бы они ни бывали, везде встречались друг с другом и мешали друг другу, хотя молодой человек всячески этого избегал. В их отношениях было что-то смешное и беспомощное; преподавательница, пожилая госпожа, наблюдала за ними весело, с усмешкой. Она выходила в коридор, видимо, только затем, чтобы посмотреть на них, точно увидела в них свою собственную молодость.
— Господин Лигенхейм, будьте немножко джентльменом и помогите госпоже снять пальто, вы же оба говорите по-английски, — сказала однажды госпожа Бретт шутливо и прибавила: — Разрешите, я познакомлю вас, госпожа Всетаки и господин…
Но молодой господин совсем растерялся, он не знал, что должен делать сначала, — снять с госпожи пальто или подать руку для знакомства. Усложняло положение еще то, что третьей бедой для молодого человека было собственное пальто, которое он уже снял с вешалки и не знал, что с ним делать, — повесить ли обратно, натянуть на себя или бросить куда-нибудь? Наконец третье победило: он бросил пальто на стол, но так неудачно, что опрокинул графин и уронил на пол стакан.
— Господин Лигенхейм, вы поступаете так, будто совсем не знаете английского языка, — засмеялась госпожа Бретт и поспешила спасти графин, однако Ирма опередила ее.
Знакомство состоялось, и Ирма прошептала про себя: «Он еще не знает, что такое любовь, нет, наверняка не знает!»
Но госпожа Бретт позднее сказала об этом же молодом человеке:
— Ах, госпожа, если бы вы знали, как он мне нравится! Он сильно напоминает мне моего второго мужа, который был моложе меня на несколько лет.
— Сколько лет может быть господину Лигенхейму? — спросила Ирма.
— Двадцать три, всего-навсего двадцать три, — ответила госпожа Бретт с таким увлечением и жаром, что и Ирма почувствовала молодость этого человека, но сама подумала: «Значит, он старше меня на три, даже на четыре года и все же не знает, что такое любовь. Я, выходит, на самом-то деле старше его, потому что я знаю жизнь, а он не знает». Несмотря на эти свои мысли, она удивленно сказала госпоже:
— Ах, уже двадцать три! Я считала, что он моложе.
— Дорогая сударыня, — сказала госпожа Бретт и доверительно положила руку на руку Ирмы. — Это и есть самая прекрасная пора у мужчины, когда он еще не испорчен. Моложе — он слишком молод, а старше — уже испорчен, чаще всего испорчен, его портят женщины, конечно же, плохие женщины. А двадцать два или три, иногда же и двадцать четыре — это прекрасная пора, невероятно прекрасная!
«Вот и мой муж, выходит, испорчен, — подумала Ирма. — Я не испорчена, а он испорчен, так что понемногу он испортит и меня». И она спросила — решилась спросить лишь потому, что разговор шел на английском языке; на эстонском Ирма никогда не спросила бы это:
— А все мужчины старше двадцати пяти испорчены?
— Почти все, да, я считаю, что все, такова уж жизнь, таковы жизнь и женщины, — объяснила госпожа Бретт. — Я считаю, что никто не портит мужчину больше, чем женщина. Если мужчина не испорчен, его испортит плохая женщина, а когда он уже испорчен, появляется еще худшая женщина и еще больше портит его, и тогда мужчина уже совсем испорчен.
— А если живут испорченный муж и неиспорченная жена, может ли жена немножечко исправить мужа, ну хоть чуть-чуть, чтобы муж не был таким уж испорченным? — спросила Ирма, и опять-таки потому, что разговор шел на английском языке, который Ирма понимала и которым могла пользоваться, но значение слов, интимный смысл их она не очень-то улавливала. И, спрашивая, она в душе радовалась языку, на котором можно так вот говорить, радовалась тому, что муж послал ее совершенствоваться языку. Если бы все эстонцы пополнили свои знания английского языка так, чтобы они его понимали, они смогли бы говорить обо всех делах, о которых на эстонском языке говорить нельзя, потому что получается слишком ясно. Так подумала Ирма, когда госпожа Бретт ответила ей с улыбкой, как бы шутливо:
— Такой неиспорченной женщины, которая могла бы хоть чуть-чуть исправить своего испорченного мужа, нет. Я сужу, конечно, по себе. Со мной было так, что, когда я впервые вышла замуж, муж у меня был человек испорченный, и я в конце концов потребовала развода, потому что сама, как я думала, была совсем неиспорченной. Потом я и вышла замуж за мужчину, который очень напоминает господина Лигенхейма. Вы, конечно, думаете, что это произошло от любви, в вашем возрасте супружество и любовь означают одно и то же. Но раз уж я однажды была замужем за испорченным человеком, то умела отделять жизнь от любви. И потому я сказала про себя, когда познакомилась со своим будущим, вторым, мужем: бедный мальчик, ты еще такой неискушенный, что не знаешь любви и непременно попадешь к плохим женщинам, которые испортят тебя до того, как ты узнаешь, что такое любовь. И как только я сказала это про себя, мне стало его жалко, хоть плачь, и я решила его спасти, так сказать, принести себя в жертву этому молодому человеку. Я лишь недавно разошлась из-за того, что муж был испорченный. Я заключила из этого, что я-то не испорченная, иначе не развелась бы с таким мужем. И разве могла быть более подходящая партия для неискушенного молодого человека, нежели неиспорченная женщина, уже накопившая опыт в жизни и любви — разумеется, из-за испорченного мужа?! И я вышла замуж вторично. Можете ли представить себе, что произошло через некоторое время? Мне пришлось увидеть своими глазами, как испортили моего мужа, испортили настолько, что он оставил меня и ушел к другой женщине, с которой он меня уже обманул. И я спросила себя: кто же испортил мужа, он же был неиспорченным, когда я заполучила его? К тому же и я, должно быть, была неиспорченной, а то зачем же я разошлась с первым мужем. Со своим же неиспорченным мужем я всегда была рядом, он не мог встретиться с испорченной женщиной. И все же в конце концов его испортили, и он совратил молодую девушку, которая не могла еще быть искушенной во всем. Но что же произошло в конце концов? — спросила я себя. Только и всего, что я сама испортила своего мужа, ибо других, кто мог это сделать, не было. Я-то была безгрешна, однако ж совратила своего мужа, будто судьба женщин состоит в том, что они портят всех неискушенных мужчин, но не исправляют ни одного испорченного, словно мужчину вообще нельзя исправить.