Слова эти словно вернули Ирму на землю. Перед глазами ее возникли далекие купы облаков, на которые она глядела недавно с щемящей болью в сердце. И она задумалась, почему эти облака порой отзываются такой болью в ее душе. Но сказать об этом себе или кому-то она не могла. Она только чувствовала, что знает теперь, догадывается, по крайней мере, почему в сердце рождается сладкая боль, когда небо голубое и по ту сторону лесов и полей, болот и трясин стоят как бы в вечном покое одинокие облака.
— Если наниматься, так уж к Кальму… — наконец произнесла Ирма.
— Вот и я думаю, куда же еще, — согласилась мать. — Отец небось пошлет работать и Вальве, будете вдвоем, обе ученые.
— Одной лучше бы, — сказала Ирма.
— Эх, доченька, доченька, — вздохнула мать.
II
Лето пролетело для Ирмы в тяжелой работе; единственным утешением было сознание, что она трудится ради будущего. Правда, порой вместе с нею тянула лямку и хозяйская дочь Вальве, словно и ей нужно было трудиться ради чего-то, но нет, она-то работала, только когда заставлял отец, с нетерпением ожидая осени, чтобы поступить в университет, где жизнь — сплошной праздник и пир. Вступлением к этому празднику или предвкушением его, что ли, должны были стать и те две недели, которые Вальве провела на модном приморском курорте. Оттуда она вернулась на хутор словно королевна, очутившаяся вдруг в золушках. И всю оставшуюся часть лета только и было разговору, что она делала и что видела на курорте, в казино, — о музыке, о танцах, о тех, с кем познакомилась, о прогулках, о теннисе. В конце концов слушатели устали и вместе с Ирмой ждали, когда наконец придет осень и избавит их от россказней хозяйской дочери, которым не было конца.
В городе Ирма поселилась у тетки, квартира которой состояла из двух комнатушек в полуподвале. В одной комнатке жила сама тетя, в другой — Ирма с двоюродной сестрой Лонни, которая работала на конфетной фабрике, откуда каждый вечер приносила сладкие запахи. Вначале Ирме очень нравились эти запахи, да так сильно, что она хотела было по совету двоюродной сестры пойти работать на ту же самую фабрику. Но в последнюю минуту ей вспомнились тяжкая работа на хуторе летом и долгие, изнурительные школьные годы, и она невольно спросила себя: «Неужели конфетная фабрика и есть лучшее будущее, ради которого я так горячо трудилась?» И, несмотря на сладкие запахи, она решила, что таким свое будущее не может себе представить. Так что пришлось поступать на конфетную фабрику кому-то другому. Но двоюродная сестра сказала на этот счет Ирме:
— Попомни мои слова, когда-нибудь будешь жалеть, что не послушала моего совета. К нам уже поступили несколько гимназисток. Хочешь верь, хочешь нет, но конфеты они делают ничуть не лучше, чем я или кто-нибудь вроде меня. А сперва они были еще худшие разини, чем мы. Только мастер вокруг них увивается, будто они пахнут слаще… А все тот же конфетный запах. Если б ты поступила, он бы и тебя приметил, потому как у тебя голубые глаза и мягкие круглые ладошки. Мастер таких любит. На меня он больше и не смотрит — таких костлявых, как я, ни слышать, ни видеть не желает. А ты — молодая! Сколько тебе? Еще девятнадцати нет! Вот повеселилась бы, если б к нам пошла! А ты поступай, хоть ненадолго, тебя от этого не убудет, терять тебе нечего. А надоест или не понравится — просто не пойдешь больше, а я скажу, что заболела или конфетного запаха не выносишь, тошнит, душу воротит…
Прошел не один день, даже не одна неделя, прежде чем двоюродная сестра отказалась от своей дерзкой затеи заманить Ирму к себе на фабрику. Быть может, Ирма в конце концов и поддалась бы на уговоры, если бы Лонни не судачила так много о мастере и прочих мужчинах, об их «потешных» делах. Но теперь-то Ирма оставила мысль о фабрике и стала искать место, подобающее ее образованию.
И она тотчас заметила, что сотни, а может быть, даже тысячи подобных ей делают то же самое. Стаями бродят они в поисках работы, пишут заявления, обивают пороги всевозможных учреждений, предприятий и присутственных мест, дают объявления в газете и везде и всюду предлагают свои услуги, все ожидая и надеясь, пока не устают, не теряют всякую надежду и не начинают догадываться, что должностей, подобающих им, либо вовсе нет, либо их так немилосердно мало, что приходится по одному на десять желающих. Хоть ступай нанимайся нянькой, горничной или кухаркой, даже тут от тебя потребуют знания иностранного языка или рекомендации и протекции, что, мол, уже служила и кое-что умеешь делать.