— А знаете, барышня, мне все же жалко, что вы уходите.
Человек сказал это совсем просто, даже сердечко, Ирме показалось, что сказал он от всей души, — и боль пронзила все ее существо, боль и в то же время сладкое ощущение, что чудо все же возможно и, пожалуй, не все, что говорит этот человек, такая уж ложь. Правда, тетка сказала, что в их роду никогда еще не случалось чуда, но, может быть, когда-то и произойдет, произойдет как раз с Ирмой — в этой самой комнате, где на краешке ее постели сидит этот человек. Да, в мыслях Ирма назвала постель вдруг своею и остановилась, держа в одной руке чемодан, а в другой — узел, увязывая который она немножко запоздала с уходом.
— А вам не хочется опустить на пол свои вещи, присесть и послушать меня? Вы ведь ничего не потеряете, скорей немножко приобретете, поучитесь, как жить. К тому же я должен вам за два дня работы и деньги на такси, ведь вольно или невольно я выгляжу обманщиком, который доставил вам ненужные хлопоты и траты. Правильнее было бы мне заплатить вам за две недели, а уж за два дня и автомобиль — непременно, — сказал господин Рудольф.
— Спасибо, — кратко ответила Ирма. — Я первая отказалась от места и не вправе что-либо получать.
— Вы же уходите из-за моего обмана, а не по своему желанию, — возразил хозяин. — Так что я морально обязан вам…
— Морально обязаны! — воскликнула Ирма и опустила вещи на пол; слова эти до того разозлили ее, что она готова была заплакать. К тому же она чувствовала, что теперь она свободна и может высказать свое мнение. Ведь все равно уже все кончено. А если не кончено, то это сущее чудо, а чуду ее слова не помешают, разве что этому человеку, что сидит на краешке постели. — Вы морально обязаны! — саркастически произнесла Ирма.
— Да, я морально обязан, — убежденно сказал господин Рудольф. — То, что вы пришли ко мне, когда я со своей сестрой искал служанку, можно понять и извинить — вы еще неопытная, но я, которому уже под сорок, да, барышня, это чистая правда, а не какое-нибудь преувеличение или ложь… так вот, то, что я оказался таким идиотом и вместе с сестрой нанял вас, нельзя ничем извинить. Но вы были такой…
— …такой мягонькой и кругленькой! — воскликнула Ирма, повторив омерзительные слова Лонни, чтобы хоть как-то ослабить накипавший в ней гнев. Однако господин Рудольф ответил умоляюще:
— К чему такие слова, деточка?! Ведь это не ваши слова. Будьте откровенны, скажите честно и прямо — ваши или нет? Иначе я, может быть, совершу новую ошибку, которую не смогу простить себе сам, не говоря уж о вас. Скажите же — ваши или нет?
— Не мои, — ответила наконец Ирма, хотя ей очень хотелось сказать наоборот. И потому, что она не смогла это сделать, она показалась самой себе такой глупой и жалкой, что опустилась на стул и расплакалась, отвернувшись в сторону и закрыв глаза руками. Как сквозь туман она слышала, что кровать заскрипела и, значит, господин Рудольф шевельнулся или встал. Затем послышались шаги, стало ясно — он встал. Шаги приближались и удалялись, потом замерли возле самого стула, словно сейчас что-то коснется Ирмы, но нет, шаги удалились снова, наконец послышался легкий пружинный скрип, — господин Рудольф снова присел. И Ирма никак не могла избавиться от ощущения, что именно сейчас, несколько мгновений назад, какое-то чудо прошло совсем близко от нее, почти коснувшись ее.
— Вот видите, что бывает, когда человек пользуется чужими, а не своими словами, — услышала Ирма голос господина Рудольфа, и голос этот зазвучал как-то хрипло. — Я-то сразу подумал, что эти слова не могут быть вашими, но кто знает, человек сложнее, чем наше понятие. Не всегда, конечно, но иной раз так. И раз уж я однажды споткнулся, очень хорошо, что вы подтвердили мое мнение, я вам очень признателен за это. Я ведь прекрасно понимаю эту вашу злость и ваш гнев, барышня. Но вы тоже должны попытаться понять меня. Это, конечно, труднее, потому что я пережил ваши годы, испытал все, а вы еще нет. К тому же я знал нескольких женщин, а у вас еще, видимо, не было ни одного мужчины. Ведь верно? Если я ошибаюсь, прошу поправьте меня. Так вот — мужская натура вам непонятна. Верно?