Не знаю, кем я выглядел в глазах того зека – может, геем, перед утехами подпаивающим свою жертву? Или просто тупым подлецом, подведшим паренька за руку к смрадной яме и рассказывающим, как там хорошо?
Я обладал богатым воображением – я кожей чувствовал раздражающее острие, холод, рассекающий ткани и побежавшую под одеждой теплую влагу…
И в пивные я не ходил вплоть до самой армии.
Вообще-то забавное тогда было время. С одной стороны – я находился под жесточайшим матушкиным диктатом, который, впрочем, на тот момент меня устраивал. Может быть, потому, что я просто не отдавал себе отчет в том, насколько крепко я опутан. С другой стороны – тяга к свободе, которая, похоже, у меня в крови и до сих пор доставляющая мне множество неудобств, постоянно создавала конфронтацию с моим самым близким человеком.
Это была странная необъявленная война – и Хозяин в ней принял святую сторону родителя. Слово святую надо бы поставить в кавычки, но тогда я еще не был знаком с разрушающим все и вся учением Эрика Берна и на самом деле думал, что мать мне хочет одного лишь добра. Самое забавное то, что она именно этого и хотела на самом деле, искренне и всей душой. Она переживала за меня, она старалась сделать мою жизнь как можно легче и лучше, прикладывая для этого титанические усилия. Я думаю, что она сильно переживала по поводу стремительно убегающих годов – не потому, что снегами поблескивала приближающаяся старость, а потому что вместе с грубеющим пухом над губой крепло мое стремление к свободе и самостоятельности.
И Хозяин, как я уже говорил, встал на ее сторону.
Я пил в училище; я пил в лесу; уже не помню, каким образом меня занесло в Ботанический сад биологического факультета МГУ – и там тоже пил.
В Ботсаду подобралась хорошая компания – Ира Смолякова, Эля (а вот ее фамилию я не помню) Галка Лещук, Борис Пьянков, Булат Хасанов, Катюша Бызова. Все стремились поступить, а тем, кто так или иначе работал на факультете или возле, при сдаче экзаменов делались скидки.
Теперь, оглядываясь назад, я понимаю, что все крутилось вокруг молодости и красоты наших девчонок. Галка была натурально блондинкой с темно-карими глазами, округлым лицом и чуть приподнятым носиком; Ира – с темно-каштановыми, вьющимися крупными локонами волосами, серыми глазами и, в отличие от стройной Галки, весьма полного сложения. Эля, при непривлекательном лице, обладала длинными ногами исключительно красоты – это качество я по достоинству оценил бы сейчас. Там же, рядом, в фотолаборатории работала и Настя Казначеева – моя знакомая еще по кружку Алексея Ивановича. Тоже далеко не красавица, она имела великолепную фигуру и всепобеждающий молодой задор и обаяние.
Хозяин уже в те времена присутствовал рядом – но пока еще под маской верного друга, всегда готового прийти на помощь в трудную минуту. Он развязывал язык подростку, густо и жарко краснеющему от любого прикосновения к девушке; он поднимал его в собственных глазах, ставя на одни уровень с более взрослыми и более умными людьми.
Правда, много мы тогда и не пили – ну не было у нас возможностей сегодняшнего дня. Пивная вакханалия на телевизионных экранах не могла привидеться даже в страшном сне; пиво считалось (да, собственно говоря, и было) напитком окончательно опустившихся людей без будущего.
Горбачев уже вырубил начал вырубать виноградники; матушка уже подумывала о самогонном аппарате. Детские розовые щеки и несерьезный пух над моими губками бантиком не позволяли изображать из себя восемнадцатилетнего и требовать выпивку на законных основаниях. А в большинстве магазинов продавщицы блюли букву закона и не продавали детям яд.
Но мы стремились к взрослой жизни, мы хотели так же планомерно и легально убивать себя, как и они.
Хотя я тогда уже чувствовал заключенную в бутылке разрушительную силу. Вспоминается одна пьянка с Володей Матушевичем. Мы долго искали выпивку; в одном магазине нам не продали, да еще и едва по шее не накостыляли; в другом продавщица уныло сидела в полудреме не фоне совершенно пустых полок; наконец то ли в четвертом, то ли в пятом по счету очаге культуры нам подфартило. Володя, светясь, как майская параша, выскочил из магазина, размахивая намертво зажатой в кулаке бутылкой аперитива. Аперитив «Степной» с парящим на этикетке орлом. Потом мы долго искали место, где нас бы не достали молодцы с красными околышами, и наконец уселись в душных зарослях на берегу реки Сходни. (Все это происходило в Тушино, где, как потом выяснилось, подрастал и начинал пить мой алкогольный друг Лесин.)